9

9

А будни между тем тянулись своим чередом. Ибойка уже не казалась Йожи, как прежде, красивой белокурой молодкой; он все чаще ловил себя на том, что для него эта суетящаяся по комнатам женщина — совершенно посторонний человек, и к тому же не очень-то хороший. Если бы только Йожи мог полюбить ее как мать семейства и хозяйку дома! Тогда он не цеплялся бы за мелкие разногласия — ведь Йожи не из тех мужей, что изводят ближнего и способны презирать свою жену, мать своего ребенка, из-за самых обычных человеческих недостатков. Он и сам не считал себя безупречным — в партии много говорилось о критике и самокритике. Да разве он не простил бы Ибойке, если бы речь шла о мелочах?!

Но ведь Ибойка не друг, не товарищ, даже не коллега по работе. Это просто женщина, в которую он был раньше влюблен; после отрезвления разве что святой сохранил бы к ней добрые чувства. Все те мелкие привычки и свойства, которые бывают милы и очаровательны, пока двое любят друг друга, становятся неприятны и прямо невыносимы, если любовь ушла, не превратившись в супружескую привязанность. Трудно жить тому, кто болезненно нетерпим к таким повседневным недостаткам, как неряшливость или жадность в еде, чавканье, отрыжка, храп, ко всяким ужимкам и гримасам — словом, ко всем этим мелким странностям, свойственным человеку-животному. Но что поделаешь с этим? Здесь может помочь только житейская мудрость и любовь к ближнему, но как быть человеку, которого не наделила этими качествами ни природа, ни воспитание? А тем более тому, кто не приобрел ни набожного смирения, ни заменяющую его малую толику лицемерия, необходимого, чтобы скрывать свою неприязнь. Во всяком случае такая супружеская мудрость постигается человеком не на тридцатом году жизни.

Той тайны, которую открывает знание близкого человека, когда по взгляду или жесту угадываются мысли и чувства, когда улыбка, взгляд может сказать больше, чем десяток слов, — этой тайны им никогда не познать: в ту пору, когда это им было нужнее всего, они уже остыли друг к другу.

Впрочем, взаимная чуткость и умение понимать без слов существует и между ними, но то уже не провода тока любви, а оружие ненависти, которое служит дьяволу. Каким милым казалось когда-то Йожи посапывание Ибойки во сне! Со временем, когда она располнела, оно стало громче, чем у небесных ангелов или земных младенцев, а теперь сделалось ему так противно, что он рад бы вовсе его не слышать. То, что казалось когда-то милым посапыванием, теперь звучало ненавистным храпом.

У Ибойки была еще привычка стонать и разговаривать во сне, отрывочно и бессвязно: «Ой, поставь, поставь скорее… уронишь», — бормотала она. «Что, дорогая?» — спрашивал, бывало, Йожи, целуя ее безотчетно шевелившиеся губы, если он еще не ложился или просыпался от ее стона. И ему так нравилось слушать ответ проснувшейся Ибойки, которая часто даже не знала, о чем говорила во сне, — о дочери или о горячем блюде, так как и то и другое нередко бывало в руках у Йожи.