Да-дах!!
Па-ра-бах!!
Бу-у!! – тихим шёпотом кричал я. Десять торпед ударили в высокий бронированный борт проклятого «Мизерабля». Десять страшных взрывов слились в один. Борта раскололись. Чудовищный столб огня ударил в чёрные небеса. В дыму, высоко-высоко, летели, вертясь и разваливаясь, орудийные башни, трубы, паровые котлы, одиннадцать этажей мостика. Ещё выше зависла, – реями вниз, с трепещущим флагом, – тонкая мачта…
Потом все обломки рухнули на воду. Крейсер, разломленный напополам, погрузился в пучину. Он ушёл с характерным для тонущих крейсеров звуком. Я воспроизвёл этот звук, с силон всасывая воздух в наполненный слюной рот. Именно с этим звуком забирала последнюю воду раковина у нас на кухне.
Спокойно, с усталостью, какая бывает после трудной большой работы, с сознанием выполненного нелёгкого долга я написал, что крейсер взорвался и утонул.
Я чувствовал, что рассказ удался.
Что это не детский лепет про мчащиеся миноносцы.
Я перечёл свой рассказ: полторы странички в тетради по русскому языку в редкую косую линейку.
Ну что ж…
Примерно так окончилось всё и у Попугая. Полковник поговорил с сержантом, и сержант женился. Попугай назвал повесть: «Машенька».
А я назвал свой рассказ: «Случай в туземной бухте»!!!
1981 г.1981 г.
Наш старший брат Олег Стрижак
Наш старший брат Олег Стрижак
…Я помню большое яблоко, которое он мне протягивает. Я не помню его лица, но точно знаю, что это он. Это его суворовская форма – чёрная с красными погонами. Мне года два, значит, ему уже четырнадцать.
Мама рассказывала, что, когда родилась Юля, она волновалась, что десятилетний мальчишка не захочет гулять с коляской. Но он катил её по Офицерскому переулку с такой гордостью, что во дворе выстроилась очередь мальчишек, желавших покатать Алькину младшую сестру. «Ну, прямо Том Сойер, красящий забор!» – смеялась мама.
Мы с сестрой всегда знали, что у нас есть не просто брат, а именно старший брат: взрослый, надёжный, умный. И что нас друг у друга трое. Очень жаль, что многое в его жизни случилось, когда мы с сестрой были были ещё малы. Многое осталось в рассказах, но больше в недосказанностях. На это были причины. О многом и вовсе не было спрошено, ведь казалось, что ещё найдётся для этого время…