На следующий день Мадатов занял оставленный врагами Елисаветполь. Эта победа, одержанная с ничтожными силами над превосходящим неприятелем, положила предел удачам Аббас-мирзы, но, конечно, это стало ясным только значительно позже. Пока же русские, по крайней мере, их вожди – Мадатов, Симонич и командир Херсонского полка Попов, – чувствовали себя неважно. 4 сентября занят был Елисаветполь, а 5-го уже было получено известие, что Аббас-мирза бросил осаду Шуши и со всей своей армией пошел на бывшую Ганжу. По расчетам, подкрепления могли явиться лишь 10 сентября, а Аббас-мирза вполне легко мог подойти и ранее. Мадатовский отряд был ничтожен, и персам ничего не стоило раздавить его своею численностью. «Свое беспокойство, – пишет Симонич в своих записках, – мы, конечно, никому не показывали: ни жители, ни солдаты не подозревали даже, какие кошки скребут у нас на сердце». К счастью русских, Аббас опоздал и 9 сентября подошел только еще к реке Тертеру, а в этот вечер елисаветпольские армяне уведомили Мадатова, что русские войска близко и ведет их генерал, «которого никто не знает».

Этот генерал был Паскевич.

«Петербургский налет»

«Петербургский налет»

Счастье чаще всего изображается слепым. Пожалуй, что оно не совсем так – иначе не было бы у него своих баловней-любимчиков, которых оно безмерно осыпает своими дарами в ущерб множеству достойных. Паскевич является явным примером тому.

Это – крупная историческая личность XIX столетия, прославленный русский вождь, победитель французов, персов, турок, поляков, но если приглядываться к сущности всего этого, то слава этого человека – слава по недоразумению. Это был, несмотря на свою несомненную даровитость, даже талантливость, человек, созданный недоразумением, легкомысленный по характеру, двуличный, хотя и не из корыстных побуждений, человек с огромным самомнением, и притом лишенный всякого понимания сущности человеческой природы, а потому невозможно недоверчивый.

Вся история его появления на Кавказе свидетельствует об этом.

Паскевич явился на Кавказ с предвзятым намерением видеть одно лишь дурное. Паскевич еще в Петербурге знал, что судьба Ермолова предрешена, и явился как бы собирать улики против «Петровича». Явившись на Кавказ, он немедленно произвел смотр знаменитому Ширванскому полку, сплошь состоявшему из героев Дагестана, Чечни и страны Адыге. И что же? Последовал страшнейший разнос представившегося полка за то, что тот маршировал неумело, был обмундирован не с иголочки. Полк этот – «легион героев», как его называли тогда, – строгий ревизор прогнал с глаз долой. К счастью, ширванцы даже уяснить себе не смогли, за что постигла их немилость «петербургского налета», а Ермолов, воспользовавшись тем, что он еще стоял у власти, отдал в приказе по полку горячую благодарность ему за чудеса храбрости. В. Потто в своей «Истории Кавказской войны» говорит, что Паскевичем было послано в Петербург донесение, согласно которому «кавказские войска находились в совершенном беспорядке; они представляются необученными, оборванными, грязными, в ветхих, покрытых заплатами мундирах без пуговиц, в брюках разного цвета (в Ширванском полку не было даже и таковых!), с изорванными ранцами, вместо портупей – веревочки… Выучки нельзя от них требовать, ибо они ничего не знают», – говорит Паскевич. О войсках, немного спустя покрывших его же самого славой, Паскевич говорит: «Сохрани Бог быть с такими войсками в деле!..» В другом донесении он пишет: «Я заметил, что войска не привыкли драться в горах». «Это ширванцы-то!» – комментирует такое замечание Паскевича В. Потто в своей статье «Ермолов в Персидской войне». «Сделав такую характеристику войск, – находим мы в том же источнике, – Паскевич старается уронить в глазах государя и признанную всеми высокую репутацию Ермолова, его военные дарования, даже его политическую благонадежность. Он старается подорвать даже репутацию сподвижников Ермолова – Мадатова и Вельяминова – и для этого пользуется услугами презренных армян-шпионов, которые шпионили для него не за персами, а за Ермоловым и его соратниками-героями. После елисаветпольской битвы он в глаза хвалит ее героев, а государю пишет, что насилу мог подвинуть в бой резервы». Даже предубежденный против Ермолова государь увидал явное пристрастие в донесениях Паскевича и послал проверить их Дибича, выразившись, однако, в письме к нему относительно Ермолова так: «Надеюсь, что вы не позволите обольстить себя этому человеку, для которого ложь составляет добродетель, если он может извлечь из нее выгоду…» После такого ясного указания что было делать Дибичу? Однако Дибич был все-таки настолько честен, что оправдал и Ермолова, и Мадатова, и Вельяминова, но в угоду существовавшему направлению вместе с тем высказал, хотя и не прямо, а только стороной, что лучше было бы, если бы Ермолов был сменен.