С первых дней II года для многих наблюдателей именно с призванием Робеспьера "революционное правительство" обретает форму. Однако его принципы и политические выборы разделяют далеко не все.

"Антигражданские сумасбродства"

"Антигражданские сумасбродства"

Осенью 1793 г. война занимает все умы. Нужно её выиграть внутри страны и на границах, чтобы защитить республику, думает Робеспьер. Ему кажется, что усилия приносят свои плоды: объединённые армии отступают, Лион взят (9 октября), вандейская вылазка на севере Луары выдыхается после своего провала перед Гранвилем (13 ноября). Но мир кажется ещё таким далёким… Разве это время открывать новый фронт, спрашивает себя Робеспьер, провоцируя французов, приверженных католицизму? К тому же, разве целесообразно, что республика обвиняет не только "фанатизм", но и всех служителей культа и саму религию? Здесь есть граница, которую он не хочет переходить, так как нести революцию дальше, значило бы убить революцию. Как и весной, когда он долгое время отказывался от применения силы против Жиронды, как в случае с решением по поводу революционных мер сентября, он намерен сопротивляться некоторым лозунгам санкюлотов.

Когда в первые дни ноября странное наступление против священников, культов и церквей развивается в Париже, Робеспьер остаётся какое-то время безмолвным. Если он здесь, в Конвенте, то он ничего не говорит, когда парижский епископ Гобель, его викарии и многие кюре приходят торжественно отказаться от духовного сана (7 ноября-17 брюмера). Три дня спустя, присутствует ли он, когда, под звуки военной музыки, в Собрание входит кортеж молодых женщин в белом, подпоясанных трёхцветным шарфом, и с волосами, украшенными цветами? Они идут впереди ещё одной красивой женщины, сидящей в кресле, которое несут четверо мужчин. В голубой мантии на плечах, с причёской, увенчанной колпаком свободы, она опирается на пику; она символизирует богиню Разума. Шометт требует, чтобы ей посвятили собор Парижской богоматери. Депутаты взволнованны; они соглашаются, поднимаются и смешиваются с народом, марширующим к своему новому храму. Толчок дан: под влиянием Парижской Коммуны и многих секционных обществ, церкви закрыты и религиозные символы разрушены. С некоторыми священниками грубо обходятся, тогда как другие, по убеждению или из благоразумия, отказываются от своих обетов и женятся. Движение, иногда раньше начинавшееся в провинции, оживает вокруг Парижа, Лиона и Центра.

Робеспьер осуждает. Прежде всего, из убеждения; даже если он считает себя "довольно плохим католиком"[273] со времён коллежа, он восхищается посланием из Евангелия и верит в Провидение. К тому же, в период Учредительного собрания он признавал божественность Христа; теперь он присваивает ему единственное название "сына Марии" – распространённое выражение, которое мы находим, начиная с Боссюэ или Бурдалу. Стоит ли видеть за этим выбором ещё один шаг по направлению к деизму? Что ясно, так это то, что он продолжает уважать католицизм и считать, что в повседневной жизни и в бедствиях вера может быть проводником, помощью, утешением. Он также думает, что человек нуждается в Боге и в культе; не должен ли он также верить, чтобы достичь общественной добродетели, этого столь трудного забвения себя? Кроме того, в революции существует политическая необходимость. Робеспьер знает о привязанности людей к своей религии и к своим священникам; он приписывает потерю Бельгии религиозной политике Дюмурье, а волнения на Юге и на Западе торжественным речам Бриссо против священников (17 ноября-27 брюмера). Он убеждён, что враги Революции часто атакуют церковь, чтобы вызвать народный гнев; он убеждён также, что все сектанты стоят друг друга: "Фанатик, одетый в монашескую одежду, и фанатик, проповедывающий атеизм, имеют между собой много общего"[274] (25 декабря-5 нивоза). Для него, атака, организованная против культов и верований, таким образом, не что иное, как западня, которая рискует низвести прекрасную революцию до грязной религиозной вражды.