Жёсткие слова не показывают развязки конфликта, схожего с конфликтом, противопоставившим Робеспьера Лафайету или Бриссо. Между Робеспьером и Дантоном до середины зимы 1793-1794 гг., безусловно, существовали оформившиеся разногласия, но не убийственные фразы или резкие обвинения. Упрёки Робеспьера превращаются в обвинения в преступлениях, когда Комитеты решают устранить трибуна, чтобы восстановить единство Горы. Именно после описанных событий эти две личности остаются навсегда двумя противоположными фигурами, двумя лицами Революции, которые будут воспроизводить и противопоставлять литература, театр, кино, даже история.

Долгое время Робеспьер хотел защитить Дантона. В декабре 1793 г., когда Неподкупный отстаивает его у Якобинцев, тот кажется незаменимым, чтобы сопротивляться натиску крайних революционеров. В Комитете общественного спасения, когда Бийо-Варенн обвиняет трибуна в первый раз, Робеспьер упрекает его в желании "погубить лучших патриотов". Также возможно, что, к концу марта, он пытался сблизить Дантона с комитетами. Он знает образ последнего в глазах общественного мнения, его значимость, его голос, его реплики. Энергия Дантона была и остаётся легендарной. Член Конвента Бодо рассказывает: "Людовик XVIII сказал, говоря о Дантоне: "Это колосс, который один мог бы совершить революцию!" Так что было бы, если бы вы его увидели?" – добавляет мемуарист. Среди публики, в течение зимы II года, Робеспьера и Дантона иногда называли "колоннами Революции" или "свободы". К тому же, взаимное уважение одно время сближало их, как оно связывало, гораздо более тесно, Робеспьера с Демуленом. Долгое время он хотел пощадить и одного, и другого. Возобновление атак против правительства, нестерпимое в период войны и революции политическое разделение, а также давление коллег по комитетам, всё же его убеждают.

В ночь с 30 на 31 марта 1794 г. (с 10 на 11 жерминаля), под ударом оказываются четыре члена Конвента: Дантон, Филиппо, Делакруа и Демулен. Как и семнадцать членов обоих правительственных Комитетов, Робеспьер подписал приказ об аресте, составленный Амаром; редко столько имён фигурировали под общим постановлением Комитетов.

На следующий день Лежандр обеспокоен этой новостью: пусть приведут задержанных к решётке Конвента, требует он, пусть он решает, уместно ли обвинение. Он даёт волю эмоциям: "Граждане, я заявляю об этом, я считаю Дантона таким же чистым, как я, и я не думаю, что кто бы то ни было сможет меня упрекнуть в действии, которое оскорбляет самую придирчивую порядочность". Атмосфера напряжённая. После нескольких выступлений Робеспьер хочет закрыть дискуссию: суровый, он напоминает Собранию, что это не первая "героическая жертва"[300]; обвинитель, он упрекает Лежандра в молчании об аресте Делакруа, которого сложнее защитить; угрожая, он бросает: "Мы увидим сегодня, сумеет ли Конвент разбить мнимый, давно уже сгнивший идол"[301]. Барер поддерживает его, затем в зал входит Сен-Жюст. Он поднимается на трибуну и представляет свой доклад, так тщательно снабжённый пометками, изученный и отредактированный Робеспьером. Он заканчивается фатальным обвинительным декретом против четырёх депутатов, а также Эро-Сешеля, бывшего члена Комитета общественного спасения. Он принят, уточняет "Монитёр универсель" ("Универсальный вестник"), "единодушно и под самые живые аплодисменты". Единодушие вынужденное: у Дантона столько друзей, власть Комитетов (и Робеспьера) так сложно оспорить…