Новость захватывает Париж. Вечером следующего дня, когда какая-то молодая женщина входит во двор Дюпле и требует увидеться с Неподкупным, Элеонора её пристально рассматривает, потом отказывает ей; нет, Робеспьера здесь нет. Посетительница настаивает, недовольно, даже угрожающе. Это женщина, ей всего двадцать лет; но она дерзкая (дворянка?), уже был Адмира и… Шарлотта Корде. Элеонора не одна лицом к лицу с ней; здесь ещё и трое мужчин, и они решают отвести назойливую гостью в Национальный дворец. По дороге Сесиль Рено держит странные речи, и, по наивности, не скрывает своих роялистских симпатий. В Комитете общественной безопасности она уверяет, что хотела посмотреть, как выглядит "тиран", но отрицает всякое намерение воспользоваться двумя найденными у неё ножами. Никто ей не верит. Вызывающее ещё более сильную из-за дела Адмира реакцию, предполагаемое покушение приобретает огромный резонанс, о котором свидетельствует гравюра из "Исторических картин Французской революции" и многие сотни негодующих адресов Собранию.

Далёкие от того, чтобы стать анекдотом, эти события чрезвычайно драматизируются и кажутся важными; они не были восприняты как изолированные действия, но как вероломство Англии, противоречащее нормам международного права. Начиная с объявления о первом из них, утром 23 мая (4 прериаля), депутат Шарлье задаёт тон: "Иностранная партия и внутренние заговорщики, не сумев нас победить, хотят погубить национальное представительство". Барер, от имени Комитета общественного спасения, немного позднее утверждает: "Королевским правительствам требуются злодеяния и убийства; они не могут победить энергию французского народа, они не сопротивляются более мужеству его армий. Так будем отравлять, будем убивать - вот ответ объединённых тиранов". Он уточняет: всё это – работа англичан. Это обвинение звучит также на следующий день, через день, и продолжает повторяться вплоть до 9 термидора. Современники этому верят и начинают вновь разоблачать объединённых королей в Собрании: "Как подлы деспоты! Какие они варвары! Они не могут подкупить наших верных представителей, они пытаются их убить!" (Монлюсон). "Все подлые агенты объединённых деспотов спущены с цепи против нас, не следует этому удивляться; это битва насмерть между тиранами и народами, вероломством и преданностью, преступлением и добродетелью" (Нофль-ла-Монтань).

Ответ стараются сделать соответствующим мере злодеяния. Барер предлагает его 26 мая (7 прериаля), в завершение длинного доклада о преступлениях, интригах и клевете англичан, в число которых он помещает попытки покушений Адмира и Сесиль Рено, но также измены в Вандее, Тулоне, Лионе, Ландреси и на Антильских островах. Обличительная речь заканчивается ужасно: "Когда победа предоставит вам англичан, разите; нужно, чтобы ни один не вернулся ни на губительные для свободы земли Великобритании, ни на свободную почву Франции. Пусть английские рабы погибнут, и Европа станет свободной". В своей первой статье декрет постановляет, что не нужно "брать никаких английских или ганноверских пленных": нужно их убить! Этот клич ненависти против руководителей англичан, против их безропотного народа и их сообщников во Франции или других местах не нов; Робеспьер уже бросил его четырьмя месяцами ранее. На этот раз он сопровождается исключительной мерой. Для членов Конвента не слишком важно, что она будет неприменима. Главное – резкость послания; поскольку англичане больше не ведут себя, как цивилизованные люди, Собрание постановляет делать то же самое; поскольку англичане исключили себя из человечества, не следует больше обращаться с ними по-человечески. Сразу же после Барера Робеспьер провозглашает неизбежную победу: "Они погибнут, все тираны, вооружившиеся против французского народа. Они погибнут, все фракции, опирающиеся на их могущество, чтобы уничтожить нашу свободу".