Робеспьер порицает некоторые осуждения; он призывает к новым… В верхах, двусмысленность беспокоит часть Конвента. Более того, активные парижане недовольны недавним роспуском секционных обществ, а населению довольно гильотины, войны, повседневных трудностей. В первой половине июля, после победы при Флерюсе (26 июня-8 мессидора), в столице разворачивается кампания братских банкетов. С наступлением вечера жители собираются, дискутируют и надеются на победный выход из Революции, на вступление в силу Конституции. Робеспьер наблюдает с подозрением, как и мэр Парижа Леско-Флерио, как и национальный агент Пэйан и Комитет общественного спасения; все опасаются маневра умеренных или контрреволюционеров, попытки ослабления общественного духа в то время, как война продолжается. 16 июля (28 мессидора), когда Барер выступает против банкетов в Собрании, Робеспьер соглашается. Вечером в Якобинском клубе он объясняет, что их хотят использовать, чтобы ослабить энергию народа, чтобы оклеветать правительство и Революционный трибунал. Робеспьер не слышит Париж; он больше не слушает. Однако там изнеможение, недовольство и страх, и ожидание мира, и гнев против максимума заработной платы, ставшего невыносимым из-за обесценивания ассигната.
Глава 23
Глава 23
"Смертельная бледность"
"Смертельная бледность"
10 термидора (28 июля 1794), между двумя и тремя часами утра, канониры и вооружённые солдаты входят в Национальный дворец, бывший Тюильри. Они несут импровизированные носилки, на которых покоится кажущееся безжизненным тело Робеспьера; ему тридцать шесть лет. Они кладут его на большой стол в приёмном зале Комитета общественного спасения.
10 термидора (28 июля 1794), между двумя и тремя часами утра, канониры и вооружённые солдаты входят в Национальный дворец, бывший Тюильри. Они несут импровизированные носилки, на которых покоится кажущееся безжизненным тело Робеспьера; ему тридцать шесть лет. Они кладут его на большой стол в приёмном зале Комитета общественного спасения.
В XIX веке, сцена была множество раз изображена в скульптуре, в живописи, в литературе, либо для того, чтобы растрогать, либо для того, чтобы уличить "тирана", страдание которого становится искуплением. Момент странно двусмысленный; разве могут одни и те же фразы, одни и те же формы породить противоречивые чувства?
В XIX веке, сцена была множество раз изображена в скульптуре, в живописи, в литературе, либо для того, чтобы растрогать, либо для того, чтобы уличить "тирана", страдание которого становится искуплением. Момент странно двусмысленный; разве могут одни и те же фразы, одни и те же формы породить противоречивые чувства?