– Отец сына всегда узнает, – сказал папа. – Это точно был он, наш Конрад.

– Ах, папа! Неужели ты не помнишь, что этот печальный сценарий десятки раз повторялся и раньше?

– У нас с мамой нет абсолютно никаких сомнений! И он по-прежнему носит свой значок префекта, которым – помнишь? – он когда-то так гордился.

Мать, глядя на него во все глаза, только головой кивала в знак полной поддержки; лицо ее порозовело и помолодело, на глазах блестели слезы радости. Мне с детства казалось, что мама у меня старая, но сегодня она выглядела чуть ли не моей ровесницей.

– Он вырос таким высоким, – с восхищением сказала она. – Но лицо у него совершенно прежнее. Как у школьника! Он сказал, что ему проще и легче сперва повидаться только с нами, потому что тебе он должен слишком многое рассказать и сам должен слишком многое от тебя услышать. Он боялся, что все это его попросту ошеломит. Да и тебе, как он сказал, к вашей встрече нужно подготовиться. Но я уверена: в следующий раз он непременно захочет, чтобы и ты здесь была. Он так по тебе скучал, Беки!

Примчавшись к родителям, я впервые за многие годы нашла их обоих в саду, а не в доме. Мама сидела на ступеньке крыльца, чтобы заодно приглядывать за готовившейся на кухне едой. А отец в одной рубашке стоял на коленях возле цветочной клумбы и пытался хоть немного очистить ее от травы. К нашему садику давно уже ничья рука толком не прикасалась, но у стены дома все еще цвели розы и незабудки-самосевки. И вот теперь мой отец с невероятным энтузиазмом выпалывал на клумбе сорняки, обмотав руку кухонным полотенчиком за неимением садовых перчаток. Но самым приятным было то, что его приемник сегодня не бубнил бесконечные наборы цифр, а был настроен на местную радиостанцию, и из него доносилось пение Фрэнка Синатры.

– Ах, Беки, дорогая, – сказал отец, разгибая спину, – как хорошо, что ты пришла! Ты ведь останешься, выпьешь с нами чаю? Мама даже чили кон карне[63] приготовила.

Мне не хотелось ни чая, ни чили кон карне. Мне хотелось плакать от огорчения, хотелось сказать, как они, мои дорогие родители, ошибаются. Но их радость была такой трогательной, такой чистой, и оба они сейчас так сильно отличались от тех бледнолицых призраков, что уныло бродили по дому все мое детство, что я просто не знала, как этот разговор начать. Если бы сейчас я начала делиться своими подозрениями, они бы мне просто не поверили. И я решила пока что не подвергать сомнениям их веру в «пришествие Конрада» – по крайней мере, пока на руках у меня нет всей необходимой информации.