Конечно, такое кредитование развивающихся рынков вызывало много неудобных вопросов. Чтобы извлечь прибыль из укрепления национальных валют, хедж-фонды были вынуждены идти на кредитные риски, одалживая деньги экспортерам кофе, молочным фермам и т. п. Они вели себя как традиционные коммерческие кредиторы, фактически беря на себя роль банков. Между тем возможностей проверять состоятельность потенциальных заемщиков у них было гораздо меньше, чем у обычных банков. Российские компании второго уровня теперь могли брать кредиты напрямую у хедж-фондов, зная, что никто не будет проверять их балансы или выяснять способы возврата ссуды в случае банкротства. Хедж-фонды могли спокойно выдать кредит под залог молочного стада, пасущегося на другой стороне земного шара, хотя даже мысль о том, что их представители могли заявиться в украинское село и забрать оттуда живой скот, казалась нелепой. Однако в пьянящей атмосфере середины 2000-х годов это никого не волновало. Хедж-фонды были движущей силой в мире финансов, и они по определению не могли ошибаться. Традиционные банкиры и привередливые кредитные инспектора казались пройденным этапом. Даже кризис субстандартных кредитов, который выявил крайне неэффективное управление рисками в банках, никак не сказался на этом представлении.

В самом начале кризиса, в апреле 2007 года, Джим Чэйнос посетил одно совещание в Вашингтоне. Группа регуляторов из Германии обратилась к нему с вопросом: «Так что вы все-таки думаете о хедж-фондах и финансовой стабильности?». Чэйнос ответил, что немцы копают не там, где нужно: «Не мы должны вызывать у вас беспокойство, а банки!» — заявил он им¹². Прошло немногим более года, и события, произошедшие в середине 2008 года, полностью подтвердили слова Чэйноса. Bear Stearns пошел ко дну; Lehman Brothers отбивал одну атаку за другой, Fannie Мае и Freddie Mac, две национальные кредитные организации, созданные в свое время по инициативе государства, с угрожающей быстротой теряли деньги. Хотя за деятельностью Fannie Мае и Freddie Mac следил специально созданный государственный орган, обе компании оказались на волоске от гибели и в любой момент могли рухнуть на руки налогоплательщиков. Тем временем никем не контролируемые хедж-фонды охотились за новыми жертвами — от New York Times до Казахстана — и умело обходили расставленные мины.

Но на горизонте появились новые угрозы. Мир становился все сложнее.

К ЛЕТУ 2008 ГОДА ПОЛ ТЮДОР ДЖОНС ПЕРЕНЕС СВОЮ быстро растушую фирму в огромный особняк, раскинувшийся на просторной лужайке, в нескольких километрах от Гринвича. Элегантность нового офиса сочеталась с показной пышностью; он выглядел изысканно и в то же время вызывающе — под стать своему хозяину. Из холла, оформленного в приглушенных тонах, наверх вели две изящные винтовые лестницы. Полы выложены мрамором, на стенах висели старинные ковры, столы украшены декоративными резными ножками. В кабинете Джонса можно было увидеть рога оленя и великолепное чучело медведя. «Что еще можно подарить большому медведю на пятидесятилетие?» — гласила надпись на именной табличке. Вход в кабинет Джонса охраняла большая фреска, писанная в зеленовато-голубых тонах и изображающая кровожадную акулу с зубами убийцы. На одной из стен его апартаментов в деревянные панели были вделаны шесть огромных экранов, каждый из которых транслировал таблицу с биржевой статистикой и новости от кабельных каналов. К оконной раме была приклеена страница, вырванная из желтого блокнота. Очень неразборчивым почерком на ней была выведена надпись, которую Джонс адресовал сам себе: «Всегда следи за трендовым рынком».