– Знаешь, – сказала она наконец, – ты совсем не похож на своего отца.

– Хотел бы я, чтобы это было правдой.

Я поцеловал ее на прощание и пожелал удачи, когда мой отец вернется.

Аэропорт был закрыт, до самого утра ни одного рейса. Все магазины и бары оказались закрыты тоже. Уборщик возил по линолеуму полировальную машину. Я вытянулся на ряде пластиковых стульев в зале ожидания и прикрыл глаза. Когда я их открыл, вставало солнце. До меня долетел аромат выпечки и свежесваренного кофе. В магазинах открывались двери. Я купил себе бритву, крем для бритья и пошел в мужской туалет. Из зеркала на меня посмотрело совсем другое лицо. С тем же нахмуренным лбом – но с осознанными глазами. Что же я осознал? Пока непонятно.

Мне вспомнились Билл и Бад. Они предупреждали меня, что разочарование – самая большая опасность, поджидающая впереди, и оказались правы. Но в то утро, избавившись от старых иллюзий насчет отца, и насчет других мужчин, и насчет мужчин в целом, я принялся насвистывать, похлопывая кремом для бритья по щекам, потому что утрата иллюзий означала, что я свободен. Некому поклоняться и некому подражать. Я не сожалел о своих иллюзиях и уж точно не собирался оставить их в мужском туалете аэропорта. Потребуются годы, чтобы избавиться от некоторых из них, а какие-то со мной навсегда. Но процесс запущен. Твой отец – плохой мужчина, но ты – не твой отец. Сказав это парню в зеркале с пенистой бородой, я ощутил собственную независимость. Свободу.

Я купил себе кофе и уселся в центре зала под табло с прилетом и вылетом. Так много городов. Так много мест, чтобы начать все сначала. Может, я вернусь в Аризону рассказать матери, что восстал против отца. Может, полечу в Нью-Йорк посмотреть на лица парней, когда я войду в дверь «Публиканов».

И тут три на удивление вдохновляющих слова вспыхнули у меня в голове. Выбери собственное приключение.

Я позвонил Макгроу и Джимбо в Колорадо. Когда я рассказал Макгроу про драку с отцом, он захихикал. Макгроу снова смеялся. От его хихиканья я захихикал тоже, и сразу понял, где мне надо быть.

– Джуниор! – воскликнул он, хватая меня в объятия, стоило мне выйти из самолета.

– Джимбо, – ответил я, – опять ты спасаешь мне жизнь.

Прошло всего восемь месяцев с тех пор, как мы виделись в последний раз, но Джимбо изменился до неузнаваемости. Стал больше, старше, краснее, и совсем не походил на молодого Бейба Рута, а превратился в молодого Стива. У него появилась та же походка, то же выражение ответственности на лице и даже собственная чеширская улыбка.