Сунув монеты в мешочек, Люк пошел вслед за юношей.

– Спасибо, – сказал он.

Тот ничего не ответил, не извинился за подругу, вообще ничего не сказал, просто прибавил шаг, догоняя девушку; плащ бился за его спиной, как раненая птица.

– Вот, значит, как, – удивленно произнес Люк, обращаясь к самому себе. – Можно подумать, что я чертов преступник.

Внизу на гладкой поверхности реки катера, казавшиеся отсюда крошечными, выписывали зигзаги, уклоняясь от невидимых рифов. Некоторое время Люк бездумно смотрел на них, а потом перешел на южную сторону веранды. На дороге внизу удалялись, становясь все меньше, две фигурки – девушка немного впереди и нагонявший ее юноша. Прежде чем юноша догнал ее, они скрылись из вида: дорога исчезала на густо поросшем лесом горном склоне.

– Выходит, я чертов преступник, – сказал Люк.

Впрочем, вскоре он забыл о них, выкинув эту историю из головы, и пошел на свой залитый солнцем наблюдательный пункт, чтобы угоститься содовой.

Тень

Тень

В ту зиму, когда началась война, я попала в немилость у соседей за то, что укусила Лероя Келли за ногу. Даже миссис Абрамс на противоположной стороне улицы, не имевшая детей нашего возраста – ее единственный сын учился в техническом колледже, – и мистер Гринблум, чья бакалейная лавка располагалась на углу улицы, сделали свой выбор: они были на стороне семейства Келли. Вообще-то меня должны были оставить в покое, признав право на самозащиту, но на этот раз былые идеалы справедливости и великодушия, присущие Вашингтон-стрит, во внимание не приняли.

Несмотря на давление соседей, я не собиралась извиняться, пока это не сделают Лерой и его сестра Морин, с которых все и началось. Отец поддержал меня, чем вызвал гнев матери. Услышав их перепалку в коридоре, я пыталась уловить ее суть, но спор носил какой-то абстрактный характер, они говорили об агрессии, чести и пассивном сопротивлении. Прошло пятнадцать минут, прежде чем я поняла, что мое извинение – последнее, что их волнует. Никто больше не заговаривал со мной об этом, из чего я сделала вывод, что победу одержал отец, как раньше он одержал ее в вопросе церкви.

Каждое воскресенье мы с мамой ходили в методистскую церковь и проводили эту часть дня с семейством Келли, или с Салливанами, или с теми и другими, вместе отправляясь на одиннадцатичасовую службу в церковь Святой Бригитты. Все жители нашего квартала ходили в ту или иную церковь, а кто не ходил в церковь, посещал синагогу. Но маме никогда не удавалось уговорить отца пойти с нами. Он возился в доме, работал в саду, если позволяла погода, или в кабинете, если погода была плохая, курил или проверял работы по немецкому языку. Я считала, что ему достаточно было веры, которую он имел, и он не нуждался в еженедельной подпитке, как мама.