– Что же сами тогда оленей не заведете?

– Пошто нам кочевая морока? Ярангу разбирай, собирай. Она такой теплой, как у нас, никогда не будет.

Беседа шла в табачном дыму – чукчи все поголовно курили. Что интересно, кашляя, они прикрывали рот левой рукой, а не правой: чтобы при рукопожатии не передать микробы.

Выпили еще. Захмелевший Гаврила, поерзав на «стуле», неожиданно запел ровным чистым голосом:

– Ой мороз, мороз! Не морозь меня…

– Красиво поешь! Проникновенно, душевно! – похвалил Корней.

Польщенный юноша покраснел:

– Люблю русские песни. Они такие распевные. Столько в них чувства, и слова хорошие.

«Какие на Севере удивительные люди, – не уставал восхищаться скитник. – Живут там, где под ногами вечная мерзлота, а зимой промерзает и все остальное; не растет ни картошка, ни рожь, армады кровососов залепляют глаза и рот, не дают дышать. Но при этом они довольны жизнью и даже песни поют».

* * *

Ехать Корней старался по берегу. Во время «короткой» воды – отлива – дно обнажалось, и он набирал полный котелок полюбившихся крабов. Вечером, отварив их в морской воде, лакомился бело-розовым нежным мясом.

Как-то из-за увала вышел небольшой бурый медведь. Он то рылся в водорослях в окружении многочисленной птичьей братии, то ворочал камни в поисках затаившейся на время отлива живности. Обнаружив выброшенную на берег нерпу, тут же принялся потрошить ее. Услышав звук приближающейся упряжки, подслеповатый зверь привстал на задние лапы и устремил угрюмый взгляд глубоко посаженных глазок в сторону источника шума. Стоило ветру донести запах собак и человека, как он пустился наутек, подпрыгивая, будто мячик. Собаки протухшую нерпу есть не стали.

Яранги береговых чукчей стояли почти в каждой бухточке. Возле них бочки с керосином, соляркой. Пустые уже приспособлены для хозяйственных нужд: кто-то сделал железную печь, кто-то коптильню, кто-то хранил в них продукты – в бочках они недоступны грызунам.

Весть об одноногом русском, прошедшем в одиночку не одну тысячу километров, быстро облетела побережье, и неизбалованные встречами с новыми людьми чукчи собирались послушать и поглядеть на отважного путешественника.

Встречи с местными жителями Корнею нравились, но от предложений ночевать в яранге он вежливо отказывался: предпочитал спать у моря. Разводил на берегу костерок и, удобно устроившись в спальнике, любовался под ритмичный рокот прибоя, нежными красками северного заката. Пил чай. Подолгу завороженно смотрел, как волны гоняют мелкие камушки, стараясь перетереть их в песок.

Стояли белые ночи[107], и в прозрачной воде можно было разглядеть качающиеся в такт волнам молочные чаши медуз. Бескрайность моря успокаивала и в то же время вызывала волнующие воспоминания детства: жизнь в стойбище дедушки, бабушкины сказки, дружбу с беркутом, с рысью, лосем-альбиносом Снежком.