Насколько обоснованными оказались эти надежды? «Французский котел», безусловно, действовал, но весьма своеобразно и далеко не так эффективно, как это долгое время представляли. И потому суждение о торжестве «национальной однородности» все более переосмысливается как один из республиканских «мифов»[888]. Ассимиляция носила принудительный характер. Пришельцы, как показывает автор специального исследования Жерар Нуарьель, должны были во что бы то ни стало избавиться от своей «мечености»: социальная дискриминация и бытовая ксенофобия побуждали их активно перенимать манеры и обычаи французов, избавляться от акцента и традиционных привычек. Типичным сделалось изменение фамилий и имен с приближением к французским огласовкам или попросту их замена на французские.

Добившиеся успеха стремились не раскрывать свое происхождение, избегали поддерживать родственные связи или связи с родиной кого-либо из их нефранцузских родителей. Яркий пример – Эмиль Золя. Впрочем, у знаменитого писателя, сына француженки и итальянца, ставшего классиком французской литературы, были и особые причины. Инициировав общественную кампанию в защиту Дрейфуса и включившись в жестокую политическую борьбу с ультраправыми националистами (см. гл. 3), Золя мог опасаться, что его итальянское происхождение будет использовано последними против «дрейфусаров».

Очевидно, ксенофобия «работала» на ассимиляцию; однако у этой «работы» была и оборотная сторона. Ксенофобия и дискриминация побуждали иммигрантов замыкаться среди «своих» – по месту работы или по месту жительства. Распространялись различные формы «этнического бизнеса», возникали жилые кварталы из иммигрантов определенного происхождения. Еще в период Третьей республики господствующей формой сплочения общин иммигрантов становилось предместье. Тогда зародилось немало из тех этнических колоний, которые превратились в проблемные пригороды, получившие ныне сокращенное «политкорректное» название ZUP (zones urbaines sensibles).

Заметным явлением сделались иммигрантские ассоциации, которые нередко образовывали разветвленную сеть. Так, у поляков многочисленные локальные ассоциации (42 в одном Брюе-ан-Артуа, здесь в департаменте Па-де-Кале в середине ХIХ в. велась крупная угледобыча) объединялись в местный комитет, представители местных комитетов образовывали Центральный комитет, который в 1930 г. насчитывал 100 тыс. членов и 500 ассоциаций.

Замечательную способность к объединению проявили иммигранты из России «первой волны», создавшие разнообразные ассоциации профессионального типа, причем не только по образу занятий на родине, главным образом среди писателей и художников, но и по вновь обретенному статусу – например, Генеральный союз водителей такси (900 членов в 1930 г.). Многочисленными были воинские объединения, входившие преимущественно в Русский Обще-Воинский Союз (10 тыс. членов в 1934 г.), и благотворительные организации, были организован Народный университет, а также скаутские отряды[889].