Да, кое-кто ожидал другого развития событий. На следующий день после защиты Алексеев-Попов был у А.Л. Нарочницкого, и симпатизировавший Ревуненкову главный редактор «Новой и новейшей истории», осведомившись об итогах, уточнил: вы там, небось, все «полоскали» ленинградского профессора? Вадим Сергеевич, по его словам, с удовлетворением, отвечал: «даже не упоминали».

Однако за книгой стали выходить статьи Ревуненкова, его аргументация расширялась, а обвинения в адрес Манфреда ужесточались. Эти выступления получили общественный резонанс, что свидетельствовало о востребованности полемики в идеологической ситуации начала 70-х годов, причем востребованности как с либеральной стороны, так и «почвенниками». На этом фоне определилось желание включиться в дискуссию у специалистов.

Мне вспоминается эволюция Адо, с которым мы сблизились в это время. Анатолий Васильевич стал энергично оспаривать мою позицию «невмешательства», указывая на научную значимость поставленных вопросов и на то, что, хотя автор не специализировался в области Французской революции, книга написана опытной и умелой рукой профессионального историка.

Итак, в мае 1970 г. состоялся симпозиум по якобинской диктатуре. Я взялся написать отчет для «Вопросов истории». Меня привлекала профессиональная задача: хотелось испытать (и показать) свои навыки в жанре аналитического обзора, который формировался тогда в ФБОН-ИНИОН и образцы которого я уже публиковал в этом журнале. Была и сверхзадача. Я все-таки хотел провести свою установку: надо не спорить с Ревуненковым, а обсуждать затронутые им вопросы. Мой отчет и представлял сводку затронутых вопросов с изложением позиций участников.

У меня хранится письмо Кучеренко (который присутствовал на симпозиуме, но воздержался от выступления), где он категорически предостерегает меня: «предложенный “проблемный” метод подачи материала может встретить возражение издателей и даже породить протесты авторов (их де неточно поняли, нарушена “сбалансированность” частей, выпячены места, которым они сами придают несколько иное значение и пр.)». Геннадий Семенович предлагал ограничиться сокращенной стенограммой и заверить ее подписями участников симпозиума[863].

Я, однако, оказался слишком самоуверенным. События, впрочем, развивались лишь отчасти по сценарию Геннадия Семеновича. Отчет понравился в редакции журнала. Недовольными оказались «заказчики». Мой опус при откровенном поиске «парламентских» выражений не сглаживал острые углы. Обосновывая задачи симпозиума, я писал о «критической волне в адрес якобинской диктатуры» и о том, что появление работ Ревуненкова «ярко продемонстрировало… различие точек зрения среди историков-марксистов, в том числе советских ученых». В итоге «возникла необходимость выяснения и сопоставления позиций различных советских историков как отправного пункта для дальнейших исследований и ориентации преподавания в высшей школе»[864].