Английского ученого в СССР плохо знали, доклад Далина был выслушан с большим интересом, но не всё и не всеми было принято на веру. Мои впечатления передает написанное по горячим следам письмо коллеге: «В.М. Далин, делая недавно сообщение о последнем <Коббе>, обвинил его чуть ли не в “измене”. Я же “состава преступления” в последнем труде Кобба “Полиция и народ” не нашел. У Кобба романтизм всегда уживался со скептицизмом в отношении героики и героев. В данном труде скептицизм явно взял верх. В.М. особенно возмутили всякие едкие фразы о Робеспьере, Сен-Жюсте, Бабёфе[869]. В Коббовском сборнике[870] (я его не читал, но В.М. зачитывал) есть едкие замечания в адрес Собуля. Думаю, Кобба задели успехи Собуля по части “тиражирования” своих работ. Но за этими личностными моментами ясно, что Кобб зацепил проблемы, которые Собуль или обошел, или упростил: участие масс в контрреволюционных выступлениях, насколько адекватно militants выражали интересы масс, какой класс они представляли в конфликте с Революционным правительством… Концепция “санкюлотизма” не выдерживает напора»[871].

Подход Кобба не представлялся мне более перспективным из-за его «отвращения к теории и интеллигентского либертаризма», но я сомневался, что конец ХХ века останется за концепцией Собуля – в противовес Далину, который на том же заседании дал такую периодизацию: «1-я треть – Матьеза, вторая – Лефевра, а потом – Собуля»[872].

Негативным оценкам якобинских лидеров Коббом Далин противопоставлял позицию Лефевра, поскольку тот видел в них создателей «Народного фронта монтаньяров, якобинцев, санкюлотов», в якобинской диктатуре – прообраз «народной демократии». В этих оценках, комментировал советский историк, «преисполненных достоинства, искреннего, глубокого убеждения, основанных на многолетнем изучении революции, неизмеримо больше исторической правды, чем в нападках Кобба»[873].

Акцентированием роли меньшинств в секционном движении Кобб, по мнению Далина, «не только перечеркивает… все достижения историографии революции последних десятилетий, но и отступает далеко назад от того интуитивного, но во многом прозорливого представления о роли санкюлотов в революции, которое – 135 лет назад! – отстаивал Томас Карлейль, и от тех оценок, которые давал П. Кропоткин»[874].

По поводу стремления Кобба «проникнуть в мир… обездоленных, безымянных, запуганных… тех, кто не оставляет после себя никаких следов», Далин, ставя под сомнение искренность английского историка, задавался риторическим вопросом: «Но почему же он так презрительно относится к тем, кто, как Бабеф, пожертвовал своей жизнью именно во имя этих “самых обездоленных”?»[875].