В.С. привлекло другое направление – изучение «диалектики душевной жизни». Предметом его углубленного интереса становится «Исповедь», конкретно – значение этого произведения Руссо как «школы психологического реализма» для русских писателей 1830– 50-х годов. Как всегда, В.С. ищет методологическую подпорку и находит в литературоведческих исследованиях Лидии Гинзбург[1006]. Вадим Сергеевич, как обычно происходило с ним при знакомстве с инновациями, буквально вдохновился работами ленинградского филолога (возможно, найденной духовной близости способствовало также одесское происхождение Гинзбург и ее блокадное бытие). Рекомендовал их мне.

Еще одно письмо, В.С. берется за «последний тематический узел». Называется он весьма знаменательно: «Руссо о диалектике души». Классик Просвещения, представавший Вадиму Сергеевичу политическим и социальным мыслителем, становится теперь объектом духовно-нравственных размышлений. В.С. волнует сочинение «Руссо, судящий Жан-Жака». По сути ученый и в генезисе якобинской диктатуры подчеркивал духовно-нравственные аспекты («гегемония плебса»). Но как материалисту ему требовалась рациональная опора, и такую опору для изучения сферы сознания он (подобно Поршневу, которого он не называет) видел в психологии. В.С. чувствует, что анализ творчества Руссо уводит его в совершенно новую область – психоанализ, и просит найти «подходящего тонкого психолога для совета»[1007].

Увы, это было последнее письмо. Творческий путь и собственно жизнь ученого трагически сократили внешние обстоятельства, та идеологическая реакция, которой ознаменовались годы «застоя». Затронуло В.С. преследование диссидентов («дело Игрунова»). Один из членов этой группы, называвшей себя «Субъект исторической деятельности (СИД)» и обвиненной в хранении и распространении самиздата, Глеб Павловский, хорошо знавший В.С. как староста руководимого тем научного кружка, дал В.С. «Архипелаг Гулаг», чтобы, как говорил Павловский, узнать мнение уважаемого преподавателя-историка. Этот экземпляр органы и изъяли. На суде, к заседаниям которого он по болезни не привлекался, был зачитан его отзыв о книге Солженицына как о «тенденциозной», «злостно искажавшей жизнь страны»[1008].

Полагаю, вполне искренний отзыв. Многое в тогдашней советской действительности моему старшему другу не нравилось. Почерпнутую им у Руссо концепцию отчуждения личности он относил и к советскому обществу и считал едва ли не самой актуальной в творчестве классика Просвещения[1009]. Крайне раздражало В.С. моральное состояние советского общества. «От нас пахнет», – слышал я от него. И все! Никакой больше «антисоветчины». Он был именно советским человеком, и как советскому человеку, между прочим участнику Великой Отечественной, ему было горько от той общественной деградации, в которую погрузил страну деградировавший режим.