В последние годы Руссо окончательно вытесняет диссертационную тему. Работая над книгой о нем, В.С. увлекается темой «Толстой и Руссо». Предлагая мне сотрудничество, он так объяснял свой замысел: «Глубоким социальным источником той констелляции, которую образует эта пара (Толстой – Руссо), является то, что оба они сложнейшим образом “представляют” в сфере идеологии, нравственности и т. д. – огромный особый мир “крестьянства”»[1001].
В незаконченной статье к 200-летию классика Просвещения В.С. касался крестьянской темы[1002]. Направления просвещенческого эгалитаризма сопоставлялись с типами аграрного радикализма и даже употреблялось применительно к тому направлению, что Алексеев-Попов назвал «дистрибутивным», специфическое понятие «черного передела», русский аналог loi agraire, которым он некогда собирался заняться.
К этому времени, думается, Вадим Сергеевич исчерпал для себя аналитические возможности канонической советской руссоистики. Изучение истории идей было ограждено двумя доктринальными линиями материализм – идеализм и социализм – эгалитаризм (как присущее эпохи проявление буржуазной идеологии). Очевидная иерархия этих полярных категорий обратимости не подлежала, что делало оценку творчества мыслителя заведомо сложным делом, если отказаться, подобно Алексееву-Попову, от классовой этикетки «мелкобуржуазный».
Самый влиятельный в эпоху Революции классик Просвещения, увы, не был материалистом и с материалистами даже враждовал. Не был Руссо и социалистом, хотя оказал влияние на тех, кто был поименован в марксовой триаде возвышения к коммунистической идее. Была идея диктатуры как ипостаси Общей воли, и Алексеев-Попов, вслед за историками 20-х годов, за Старосельским, исследовал этот «мыслеобраз»[1003] исчерпывающим в рамках советского марксизма способом.
Оставалось, раскрывая «механизм действия гения» в различные эпохи истории мировой культуры, перейти в другое поле, тем более что такой переход был вполне органичен. Через Толстого, утверждал В.С., открывается путь к исследованию «второй жизни» Руссо, и через подчеркиваемую исследователем идейную преемственность между Руссо и Толстым эгалитаризм первого выглядел более радикальным. Пореформенные дискуссии российской общественной жизни отразились в рассуждении об установлении «трудового статуса» земельной собственности, защите «трудовой собственности» и упразднении крупного землевладения.
Более перспективным, однако, в идейном сближении двух корифеев мировой культуры была бы, на мой взгляд, разработка этико-моральных аспектов социального протеста как «протеста против общественной лжи и фальши» (Ленин)[1004]. И значение такого протеста у Толстого и Руссо в конструировании, как показал Кропоткин, новой этики[1005].