Вадим Сергеевич несколько лукавил, когда сетовал на вынужденность обращения к творчеству мыслителя. Руссо – если не первая, то, безусловно, «вторая любовь» В.С. – и впоследствии она вытеснит первую. Руссо «увлекает до крайности», пишет он и берется за совершенствование своей философской подготовки, штудируя одного за другим классиков Просвещения: Монтескье, Гельвеция, Дидро, восходя от них к Гроцию и философской мысли ХVII века[989].

С изданием сочинений Руссо происходит нечто подобное изданию «якобинского сборника». Хотя ответственным редактором значился Манфред, составителем, организатором и душой этого большого предприятия стал Алексеев-Попов. Он пишет «заглавную» статью «О социальных и политических идеях Жан-Жака Руссо» (3 п.л.), причем, по своему обыкновению, дописывает и переписывает ее. Он выступает комментатором. Занявшись научным редактированием переводов, нередко погружается собственно в переводы тогда, когда работа «штатных» переводчика и редактора его не удовлетворяет – ведь Руссо едва ли не самый сложный классик Просвещения, – и приходится «сопоставлять слово за слово с оригиналом»[990]. Фактически перевод самых важных текстов, включая трактат «Об общественном договоре», – в большой мере плод труда самого В.С.[991].

В.С. приступил к Руссо, ища в его творчестве идейно-теоретические предпосылки якобинской диктатуры. В этих поисках он разошелся с Манфредом, который твердил вслед за Неподкупным, что теория диктатуры (Gouvernement révolutionnaire на языке эпохи[992]) так же нова, как обстоятельства, которые ее породили. И пошел по пути Старосельского (см. гл. 2), который прочертил в положительном смысле ту идеологическую филиацию, которую спустя два десятилетия после него концептуализировал израильский историк Якуб Тальмон как генезис «тоталитарной демократии» (руссоизм – якобинизм – большевизм)[993].

В.С. не ссылался ни на Старосельского, ни на Тальмона, хотя весьма популярную в западной литературе концепцию второго он должен был знать. Между тем, судя по интенции, В.С. создавал своеобразную альтернативу. Концептуально она, на мой взгляд, проигрывает четко обозначенной версии Старосельского, зато образ мысли Руссо в статье, приложенной к изданию трактатов демократического мыслителя Просвещения, предстает гораздо шире и многообразней. Руссо у Алексеева-Попова – не только политический мыслитель, как у Старосельского, но в еще большей мере мыслитель социальный[994].

В.С. как особое направление рассматривает эгалитаризм Руссо, определяя его специфическую радикальность в общем контексте идеологии Просвещения. Определяет он и социальную базу этого радикального эгалитаризма, отказываясь от любимой «фишки» ранней, да отчасти и послевоенной советской историографии– концепции «мелкобуржуазности». Тот слой трудящихся собственников, что представал в буквальном воспроизведении ленинских цитат некоей «третьей силой» между буржуазией и социальными низами, Алексеев-Попов отнес к последним как часть трудового народа.