Тем временем, однако, я не оставил своего плана. Я нашел хорошего психиатра, д-ра Хью Сторроу, профессора в медицинской школе при Кентуккском университете, который вел частный прием населения, и поверил ему с первого взгляда, а по мере того как мы беседовали, мое доверие возрастало. Он был спокоен и сдержан. Я рассказал ему о своей нестабильной, неустроенной, непутевой жизни и о том, что я переходил то к одному, то к другому занятию, не веря сам себе и не умея на чем-то остановиться, не в состоянии противиться искушению найти что-нибудь получше. Я коснулся также моих неопределенных взаимоотношений с людьми, моей вспыльчивости и тенденции закрываться даже от лучших друзей, когда происходило что-то неприятное. Кроме того, я рассказал д-ру Сторроу, что меня всегда ужасно раздражают звуки, связанные с едой, — стук вилок о зубы, жевание и чмокание губами, и что мне нужна в этом деле помощь. Мне хотелось иметь жену и детей, но я предвидел, что эта проблема может стать препятствием на пути создания семьи. До некоторой степени эта особенность, видимо, была в центре всех остальных моих трудностей.

Д-р Сторроу сообщил мне, что он недавно опубликовал свой метод и что я, вероятно, могу найти его книгу в библиотеке. Я настолько загорелся общением с этим человеком, что еще до следующей встречи прочитал весь его труд под названием «Введение в научную психиатрию» (1967).

Звуки и шумы

Во время второй встречи д-р Сторроу попросил меня подробнее обрисовать мою историю. Я рассказал, что рос очень напряженным, нервозным мальчиком, мучимым своей сверхчувствительностью к звуку. Даже легкое посвистывание носом, издаваемое человеком, приводило меня в состояние отчаяния. Моя мама страдала этим же и однажды сказала, что чуть не умерла, поняв, что в этом я похож на неё.

Нередко мама так остро реагировала на звуки еды, что бежала из-за стола в ванную, где её рвало. В результате отец был настолько озабочен своим поведением за едой, что производил еще больше шума. У него начинало течь из носа, и в процессе еды он втягивал им воздух. Я подозревал, что иногда он делал это нарочно. Я подозревал, что все делают это нарочно.

Мама постоянно пыталась расслабиться, но преуспела только в том, что могла сидеть неподвижно, как статуя. Я чувствовал её напряжение, когда она присутствовала в комнате, и сам начинал напрягаться. Я нервничал, видя, как поднимается её грудь при дыхании, и старался, чтобы моя грудь двигалась незаметно. Я прилагал усилия к тому, чтобы мое дыхание было беззвучным. Я вообще едва дышал. Такова была у меня семейная жизнь.