Да уж, это как пить дать ‹…› Победители всегда чернят побежденных и превращают, будь то боги, будь то люди — в чертей. Так было во все времена, так будет и с нами. Превратят нас в чертей, превратят, как пить дать[1017].

В прецедентном тексте «Козлиной песни» — романе Андрея Белого «Петербург»[1018] — город воспринимается как пограничье между реальностью (исторической конкретикой) и воображением («потусторонностью»), т. е. как место мистического предчувствия[1019], находящееся на рубеже «огромной эпохи, за которой брезжит начало неведомого периода»[1020]. В таком Петербурге душа человека распята, испытывает крестные муки, томится, но не ради того, чтобы возродиться в новом качестве, как это было у Достоевского[1021], а потому, что охвачена смятением, растерянностью и осознает катастрофичность жизни. Душа будто бы застыла вместе с Петербургом в ожидании Апокалипсиса.

Роман Вагинова наследует мистике Андрея Белого, доводя ее до гротеска. В «Козлиной песни» катастрофа уже произошла, его герои живут в постапокалиптическом мире, где нет Петербурга как столицы и нет Петербурга как имени. В этой связи слова из предисловия к роману Вагинова («Теперь нет Петербурга. Есть Ленинград, но Ленинград нас не касается…») соотносятся с прологом к «Петербургу», где Белый отмечает, что «если же Петербург не столица, то — нет Петербурга. Это только кажется, что он существует»[1022] лишь отчасти. Для Белого именно столичность определяет характер Петербурга, тогда как для Вагинова первостепенным является имя города, со сменой которого он меняет свою судьбу. Рассказчик «Козлиной песни» не интересуется Ленинградом — новым городом победившей идеологии, но сам автор пристально наблюдает за судьбой города как в дебютном романе, так и в трех последующих («Труды и дни Свистонова», «Бамбочада», «Гарпагониана»), размышляя о мучительной трансформации города, который потерял свое имя.

Вагинов показывает, что под влиянием новых обитателей города и подчиняясь закону распада, который охватил Петербург после революции и в годы Гражданской войны, словно бы лишившись живительных соков — той пуповины, что соединяла «эллинистов» города с нечеловеческим организмом Петрополя, они вырождаются и умирают. Вагинову удается изобразить «власть места» (о которой писал Н. П. Анциферов) не только над духом, но и над самой жизнью человека: смерть города оказывается гибельной для его коренных жителей.

Смрад разложения становится таким же характерным «героем» «Козлиной песни», как и ее «человеческие» персонажи. Для появляющегося на пороге книги Автора по Ленинграду носится трупный запах. То же чувствует его герой Тептёлкин: «Все казалось Тептёлкину таким рассыпавшимся плодом. Он жил в постоянном ощущении разлагающейся оболочки, сгнивающих семян, среди уже возносящихся ростков»[1023]. Позже другой персонаж романа — неизвестный поэт — сочиняет трагически-ироническое стихотворение: