«Живых трупов», разгуливающих по виртуальному Ленинграду, замечает Автор в реальном городе. Они не желают подстраиваться под изменившиеся с приходом большевиков обстоятельства жизни и предпочитают не замечать новых насельников города, тех, кого писатель называет «новыми вифлеемцами». Почитая себя людьми эпохи Возрождения («Мы последний остров Ренессанса ‹…› в обставшем нас догматическом море…»)[1025], [1026], герои Вагинова намеренно отгораживаются от действительности теоретическими построениями и мыслями о том, что они являются подлинными хранителями петербургской культуры.

Но не только теории способствуют отрыву коренных петербуржцев от действительности. Особую силу и власть имеют разного рода дурманы, вроде опиума, после принятия которого героям «Козлиной песни» Ленинград представляется Римом периода упадка. Персонажи видят, как Нева превращается в Тибр, как перед глазами возникают причудливые видения садов Нерона или Эсквилинского кладбища, им кажется, что за ними следят мутные глаза Приапа[1027]. Над городом витает дух декаданса, и некоторые жители отбрасывают всякий стыд и предаются сладострастию (см. главу «Философия Асфоделиева»).

Помимо «оргиастических» видений и практик, дурман дарит прозрения самым чутким обитателям Ленинграда. В наркотических грезах неизвестного поэта возникает Авернское озеро, рядом с которым, по римскому преданию, находился вход в Аид: «Тогда зало переменялось. Для неизвестного поэта оно превращалось чуть ли не в Авернское озеро, окруженное обрывистыми, поросшими дремучими лесами берегами, и здесь ему как-то явилась тень Аполлония»[1028]. Само Авернское озеро описано в «Энеиде» так: «Птица над ним ни одна не могла пролететь безопасно, / Мчась на проворных крылах, — ибо черной бездны дыханье, / Все отравляя вокруг, поднималось до сводов небесных…»[1029] Смрад «устий Аверна» переносится Вагиновым на каналы Петербурга — Ленинграда.

Как мы помним из чтения Вергилия, вдоль Авернского озера рос темный лес, преграждавший путь к пещере, через которую Эней сошел в Гадес (одну из частей Аида): «Вход в пещеру меж скал зиял глубоким провалом, / Озеро путь преграждало к нему и темная роща»[1030]. Темный лес напоминает и образ-символ из «Божественной комедии» Данте (первая терцина первой песни «Ада»). Отсылки к ней также находим в «Козлиной песни»: «К утру гуманизм померк, и только образ Марии Петровны сиял и вел Тептёлкина в дремучем лесу жизни»[1031]. Тень Аполлония[1032], которая является неизвестному поэту в дебютном романе Вагинова, напоминает о беседе Одиссея с тенью прорицателя Тиресия, а также с другими полупризрачными обитателями Аида. Одиссей также встречается на страницах «Козлиной песни»: «И если он [Тептёлкин] сейчас умрет, то за его гробом пойдет не менее сорока человек и будут говорить о борьбе против века и изобразят хитроумным Одиссеем…»[1033]