Походный строй ее отряда был зрелищем впечатляющим. Кони под одетыми в матросскую или целиком кожаную одежду анархистами были подобраны в масть: «ряд вороных, ряд гнедых, ряд белых и снова — вороные, гнедые, белые. За всадниками гармонисты на тачанках, крытых коврами и мехами»[1078].
Походный строй ее отряда был зрелищем впечатляющим. Кони под одетыми в матросскую или целиком кожаную одежду анархистами были подобраны в масть: «ряд вороных, ряд гнедых, ряд белых и снова — вороные, гнедые, белые. За всадниками гармонисты на тачанках, крытых коврами и мехами»[1078].
Отряд Маруси Никифоровой Махно называл «„анархиствующим“, отмечая преобладание в нем случайных людей, отсутствие определенного плана действий, его приверженность „духу разгильдяйства и безответственности“»[1079]. В то же время современные исследователи отмечают боеспособность, дисциплину и моральный облик отряда в числе его положительных качеств[1080].
Мифологичность биографии и отсутствие достоверного прошлого (как и в рассказе Пильняка) способствуют тому, что героиня Лавренева существует почти исключительно в срезе настоящего. Что касается исторической фигуры Маруси Никифоровой, то можно также отметить неясность ее происхождения, недокументированность ее дореволюционной биографии — важно, что это личность, действующая здесь и сейчас, во время Гражданской войны.
Самоидентификация Лёльки связана не с женской природой, которую ей пытаются навязать герои, а с ее деятельностью руководительницы. Героиня совершенно не демонстрирует ожидаемой от женщины стыдливости и скромности, она отринула от себя нормативную фемининность, приписываемую ей на основании ее пола. Обратившись к мемуарному образу Никифоровой, отметим, что в нем так же мало женственности: Марусю называли гермафродитом[1081], сравнивали со скопцом[1082].
Больше, чем женственность, репутацию атаманши формирует сексуальная свобода, из-за которой героиня ассоциируется с неконтролируемой, анархической стороной революции. Как у Пильняка, так и у Лавренева все, что связано с сексуальной свободой героини, является художественным преувеличением: писатели воспроизводили клише о свободной любви у анархистов, «Б. Лавренев всячески подчеркивает пагубную роль анархии в революции»[1083]. Известно, что историческая Никифорова была замужем, и о ее сексуальной раскрепощенности мемуаристы не упоминают.
Сама героиня демонстрирует другие качества — она предстает атаманшей, руководительницей отряда, проявляет чрезмерную жестокость, отказывается подчиняться начальству, отрицает в себе женское. В то же время героиня пользуется своим телом и перед казнью напоминает Гулявину: «На кровати со мной валялся, а теперь измываешься!»[1084] (ср. с последним словом Никифоровой перед расстрелом в воспоминаниях Саксаганской: «…пожалейте молодое тело»[1085]). Атаманша будто объективирует себя, признавая свою исключительно телесную ценность для Гулявина. И в повествовании также происходит редуцирование ее до тела: смерть героини рисуется через ряд деталей: «По атаманшиным розовым штанам поползла черная струйка, и задрожали, сжимаясь и разжимаясь, пальцы…»[1086] В обоих произведениях действующей силой становится природная стихия, что вынесено и в заглавие. Героини также олицетворяют стихию. Авторы показывают атаманшу как одну из ипостасей революции, таким образом формируя представление об исключительности и неординарности героини. И у Пильняка, и у Лавренева эпитеты, которыми описывается героиня, демонстрируют избыточность, экспрессивность ее внешности и характера (страшная, красавица, отчаяннейшая), перепадов ее настроения (отчаянность — спокойствие — неистовость).