Мне внушали, что быть барышней — это буржуазные отрыжки. Когда папин коллега (в 1941 году, девочке тогда было 13 лет. — Н. М.) назвал меня барышней, это было как удар под дых, как самое последнее унижение. Я ответила: «Я не барышня, я — товарищ», — чем очень его обескуражила. Меня и моих девчонок и мальчишек воспитывали в стиле Гайдара. Когда я приехала на работу в тайгу, мы разговорились с товарищами из Таллина. Какая у кого семья была. Меня в семье воспитывали в стиле Гайдара. Я общаюсь со своими бывшими одноклассницами из седьмого класса: мы ржали над всякими проявлениями сентиментальности, женственности. Мама меня учила зашивать и делать швы стежками. Я до сих пор зашиваю с трудом.

У нас в классе была девочка очень красивая, красилась, стала беременной. Это был 9-ый класс после блокады. С 43-го года, когда офицеры стали носить погоны, Сталин дал понять, что у нас не просто страна, а империя. После войны, после того, как девочки стали носить формы, ввели раздельное обучение. Объяснили девочкам, что они — девочки, а мальчикам, что они — мальчики. А до этого — «военная тайна», все одинаковые[1514].

Все одинаковые — так ли? Уничтожение гендерных различий шло по линии превращения девочек в мальчиков, а не наоборот. Унисекс не переставал быть неким гендером, только этот гендер шел вразрез с тем, что до этого времени считалось принадлежностью гендера женского.

Интересно, что как раз в это время появляется рассказ Андрея Платонова «Семен», в котором показывается полная противоположность гендерной переориентации девочек, а именно — необходимость гендерной переориентации для мальчика. Мать Семена, умирая, дала ему вместе со своим благословением и силу воспитать оставшихся на его попечении братьев и сестер. Однако эта сила не срабатывает до тех пор, пока Семен не прибегает к волшебному средству, которым оказывается ее собственная одежда. Надев материнский капот, Семен перестает быть ребенком и более того — он перестает быть мальчиком, существом мужского пола. Теперь он — волшебное существо, дух-охранитель, почти мать или дух матери, помогающей своим детям из гроба. Он сам становится подобием той волшебной куколки или коровы, которая помогала детям-сиротам в сказках. Л. Леви-Брюль называет эту особенность мифологизирующего мышления партиципацией[1515]: раз мать носила платье, платье становится частью матери. То, что для этого превращения понадобился трансвестизм, указывает на глубокие религиозные корни платоновского рассказа. Как пишет в своей книге «Богини» Й. Шрайер, переодевание мужчины в женское платье было одним из обычаев эпохи перехода от матриархата к патриархату, когда мужчина считал, что только идентификация с богиней может принести ему счастье и «освятить» его[1516].