Когда показывали гостям дом, Берберова задержалась в моей комнате и стала расспрашивать о моих литературных делах, причем рассказала, что ее рассказ принят в ноябрьскую книжку «Современных записок», т. е. в ту же, где должны быть мои стихи, — а другой будет в «Звене», в ближайшем номере. ‹…› Еще раз я подивилась тому, какая у нее завидная твердость воли и уверенность в себе, которую она при всяком удобном случае высказывает (курсив мой. — О. Д.)[1567], [1568].

Когда показывали гостям дом, Берберова задержалась в моей комнате и стала расспрашивать о моих литературных делах, причем рассказала, что ее рассказ принят в ноябрьскую книжку «Современных записок», т. е. в ту же, где должны быть мои стихи, — а другой будет в «Звене», в ближайшем номере. ‹…› Еще раз я подивилась тому, какая у нее завидная твердость воли и уверенность в себе, которую она при всяком удобном случае высказывает (курсив мой. — О. Д.)[1567], [1568].

В это время Берберова и Кузнецова занимали сходное положение в литературной иерархии — молодые начинающие писательницы под патронажем известных литературных мэтров, с которыми состояли в близких отношениях: Берберова — в роли жены Ходасевича, Кузнецова — в официальной роли ученицы Бунина, что, впрочем, не делало ни для кого тайной ее истинную роль его возлюбленной (В. Яновский в своих воспоминаниях называет Кузнецову «последним призом Ивана Алексеевича в смысле романтическом»)[1569]. Обе отчасти тяготились обусловленной этими ролями зависимостью: стремившуюся к полной свободе Берберову неудовлетворенность своим положением и статусом привела к уходу от Ходасевича «ни к кому» весной 1932 года; для более осторожной и эмоционально зависимой Кузнецовой история отношений с Буниным завершилась уходом от него к Маргарите Степун в первой половине 1930-х[1570].

Как Берберова, так и Кузнецова обладали типом сексуальности, который в терминах эпохи было принято называть «специфическим», при этом Кузнецова, достаточно поздно осознавшая это обстоятельство, уже в 1930-х годах открыто сделала окончательный выбор гендерной идентичности и до конца жизни оставалась верной ему, тогда как Берберова с юности и до весьма зрелого возраста экспериментировала с нею, последовательно и/или параллельно осциллируя между мужским и женским вариантами и каждый раз выбирая независимость от партнера/партнерши, т. е. одиночество.

Однако при всем очевидном сходстве не менее очевидны и существенные различия в типе личности, складе характера, жизненном опыте, эстетических и художественных пристрастиях двух писательниц, находившие выражение в ролях, которые каждая из них принимала для себя и приписывала противоположной стороне, и в отличных друг от друга автообразах, экстраполируемых вовне, в том числе и в эпистолярном общении друг с другом.