Одна из сквозных тем переписки — личная свобода и право на свободный выбор. В 1946 году Берберова все еще формально оставалась женой Н. В. Макеева, но брак давно перестал существовать de facto, и в письмах этого времени Берберова неоднократно жалуется на то, как тяготит ее невозможность разъехаться с человеком, давно чужим и чуждым, и на какие жертвы она готова пойти, чтобы все-таки освободиться от этой зависимости. В письме от 26 октября 1947 года подробно описаны ужасающие условия первого периода жизни после разъезда: Берберова жила в крохотной (два на три метра) комнате для прислуги на пятом этаже, без лифта, воды, газа, отопления, с «пьяными и полупьяными субъектами» в качестве соседей. Однако, несмотря на все эти бытовые ужасы, Берберова «страшно счастлива, что освободилась в самом полном смысле слова не только от Н<иколая> В<асильевича>, но и от материальных пут ‹…› свободна, как птица, с полупустым желудком, но вольным сердцем и головой». Здесь совершенно очевиден подтекст, отсылающий к положению Кузнецовой в Грассе последнего периода ее жизни там и словно «программирующий» ответ — и Кузнецова отзывается письмом от 14 ноября, исполненным понимания и сочувствия: «Ваше письмо меня очень взволновало, хотя я знаю, что Вам так лучше (сама познала цену свободы)».
Через некоторое время Берберовой удалось найти новую квартиру, о чем она сообщает в письме от 16 декабря 1947 года: «Я переехала ‹…› и очень этим счастлива. ‹…› Теперь я — хозяйка своего одиночества и прямо пьяна им». Кузнецова откликается 5 января 1948 года:
Если Вы, как сами пишете, чувствуете, что «пьяны своим одиночеством» — значит это правильно. ‹…› Всегда вы были в неком (так! — О. Д.) служении кому-нибудь или чему-нибудь (последнее выражение относится к Вашей юности и требованиям ея), а теперь видимо настало время «уклоняться от объятий» и «собирать». ‹…› Вы много можете и должны сделать и делайте.
Если Вы, как сами пишете, чувствуете, что «пьяны своим одиночеством» — значит это правильно. ‹…› Всегда вы были в неком (так! —
Показательно, что с темой свободного выбора связана и любовная тематика, которой не лишена переписка. В отличие от Гиппиус, явно увлекшейся Берберовой и пытавшейся склонить ее к очередному эротическому эксперименту, Берберова не питает подобного рода чувств и намерений по отношению к Кузнецовой, обращаясь к ней как к человеку сходной гендерной идентичности — тем самым косвенно признавая эту идентичность. За несколько месяцев до обретения свободы, 19 апреля 1947 года, Берберова доверительно сообщает Кузнецовой о своей подруге, с которой она «соединила свою судьбу»; правда, имя подруги не упоминается[1571]. В письме от 5 мая Кузнецова отвечает не менее доверительным (но столь же запрограммированным Берберовой) рассуждением о «тесной женской близости», в которой есть «много напряженной духовной прелести», завершающимся признанием: «Я это знаю по опыту». В результате то, что так долго оставалось в подтексте и не подлежало вербализации, наконец выражено, хотя и в свойственной Кузнецовой уклончивой манере.