…Так что мог бы и остаться в городе, а сюда в субботу, вечерня, переночевал в сторожке, в воскресенье отслужил и обратно. Сторожка здесь, кстати, хорошая. Теплая. Еще бы храм утеплить. В соседней области отец Андрей штольню вырыл, термальными водами храмик свой отапливает. А у его прихода таких средств пока нет. Успел только детскую площадку рядом с храмом устроить, с лесенками. Дети довольны.

Отец Максим выключил афонское пение, очень сурово как-то поют. Еще б язык понимать, а то всё по-гречески. Солнце снова вылезло.

…Хорошо, остался бы в городе, а сюда по выходным. А что в городе? В соборе служить? Так его сюда и отправили, чтоб не мелькал. Новый владыка отправил. Прежний тоже его не очень, отца Максима. И поругивал, и… разное бывало, что копаться. Но терпел. Мог и улыбнуться иногда, не официально, а так, по-домашнему. Сам отца Максима рукополагал и с Машкой их венчал, а что поругивал, так правильно. Без грома дождь не пойдет, без дождя хлеб не взойдет.

А новый владыка, он вроде и добрее, и дипломат, а только со своими людьми приехал, с прежнего места. Одних дьяконов целых трое. Где им служить? В Ленинке, что ли, куда только на вертолете? Вот отца Максима и еще пару священников из собора и раскидали по дальним приходам, ему еще не самый такой; три с половиной туда, три с половиной обратно, если трасса чистая, это нормально. Скучновато только дорогой. Что у него там, кроме Афона?..

Но главное, тяжко ему в городе стало, после Машки. И квартира эта, и даже собор. Всё Машку обжигающе напоминало. На дверь посмотрит – Машка, на остановку – Машка, в автобус сядет, тогда еще машины своей не было, – тоже Машка: вспомнит, как с ней этим маршрутом катались. Молился, конечно, чтобы отпустило.

Он ведь с самой семинарии… Теть Надя как раз тогда к ним в трапезную устроилась. А Машка в пединституте училась, помогать ей прибегала. И хотя одевалась нормально, и косметики ноль, и не крутила ничем, а всё равно вся семинария с ложками застывала. Многие к ней подкатывали, и старшекурсники… А она за него пошла.

Отец у Машки вроде русский был, только Машка его не помнила; так, смутное что-то. С матерью росла. Говорит, ученый был, книги от него оставались. Хотел потом теть Надю спросить, но та всё уходила. Только на Машкиных похоронах тихо произнесла, что дочь за ее грехи пострадала. Но развивать это не стала, а отец Максим и не лез. Не до расспросов было.

Родители самого отца Максима, который тогда еще просто Макс был, тоже не сразу Машку приняли, из-за того что цыганка наполовину. Мать в основном волну гнала. «Уйдет она от тебя, вот увидишь, уйдет!» И правда ушла. Только не туда.