С е р а ф и м а (с глубокой тревогой). Значит, он?
(с глубокой тревогой)
Х и р у р г (осторожно, исподволь). Сначала это был разговор на древнейшую и вечно юную тему: человек, его счастье и несчастье. У каждого смертного — своя звезда, которую ему уготовано открыть, — говорил я. — Именно ему! Первой или сотой величины, но — твоя, единственная… Тот, кто заблудился в жизни на кривых, случайных тропках, несчастен, — жаль его, беднягу, — но тот, кто твердо знает, зачем рожден на белый свет и сам отрекся от своей звезды, струсил перед своим призванием — несчастен вдвойне…
(осторожно, исподволь)
Серафима слушает его со все возрастающим вниманием и волнением.
Серафима слушает его со все возрастающим вниманием и волнением.
Предать себя — предать всех! И наш с тобой случай, Женя, именно из таких. Больше, чем любой другой.
С е р а ф и м а. Кому ты говорил все это? Себе или ему?
Х и р у р г. Ты никогда, Женя, не простишь себе, если разменяешь алмаз на медяки. И поверь моему опыту: человек, не сделавший того, что должен был сделать, стареет и умирает гораздо быстрее…
С е р а ф и м а (медленно, выделяя каждое слово). Алмаз и медяки… Алмаз и медяки… А вот моя мать преотлично выглядит, и сердце у нее, как у самого Пеле! Так сказал тебе мой сын?
(медленно, выделяя каждое слово)
Х и р у р г (уклоняясь от ответа). Женя любит тебя. Очень любит.
(уклоняясь от ответа)
С е р а ф и м а. И гордится?
Х и р у р г. Ты хочешь знать, что мне сказал Женя?.. — Моя мать удивительная, редкостная женщина. Жаль, что не довелось познакомить вас. Такие в наш трезвый век попадаются далеко не на каждом шагу. Знаете, на что она пошла, чем пожертвовала? Мы ведь всю жизнь с ней только вдвоем. Так вот, чтобы из меня выработался человек с кое-какими извилинами…
С е р а ф и м а (перебивает). И прекрасно живет — не тужит безо всякой персональной звезды?
(перебивает)
Х и р у р г (стараясь смягчить удар). Ее работа тоже очень нужна людям. Мою маму уважают, хвалят на работе, отмечают, и ей хорошо.