С о н я (украдкой взглянув на часы). Слушаю вас.

К о с т я. Водитель, осторожно — листопад!

М а р а т. Вы — экскурсовод штатный или на общественных началах?

С о н я. А в чем, собственно, дело?

М а р а т. Все на память. Все прозрачно-ясно и железно. И куда-то страшно спешим. А у вас самой, в прелестной вашей головке, — текст этот не вызвал ни одного вопроса?

Л е н а. Марат! За такие комплименты я отлучаю от церкви.

С о н я. Студентка пединститута. Инструктировали нас в райкоме комсомола. Представьте, были тогда и вопросы. Имею от посетителей музея несколько благодарностей. (Идет).

М а р а т (преграждая дорогу). Зачем же обижаться, милая? Все мы в вечном, неоплатном долгу перед отцами и дедами. Всегда и всюду — шапки долой! Отец мой, шахтер, вернулся с войны без руки. Дядя похоронен в Трептов-парке. Срочную я отслужил в Берлине и стоял в карауле у его могилы…

С о н я. Не пойму, чего же вы хотите?

М а р а т. Не слишком я верю вот в это самое: одни из «особого металла», еще чуть ли не с яслей фатально предназначены в герои, а другие…

С о н я. Я же совсем не в этом смысле!

М а р а т. И еще вот: «Без малейших раздумий и колебаний…» Это же — люди! А по слухам — колебания возникают даже в электрических сетях.

С о н я (почти с ужасом). Ставите под сомнение?

Р и м м а. Здоровый скепсис — последнее дуновение моды!

М а р а т. Скепсис, Риммуля, — щит трусов. А вот одних слов мне… Иногда мне мало даже поступков.

К о с т я. Ого! У нас в сборочном говаривали: «Что еще прикажете подать, сэр?»