XIV

В связи с этим необходимо подчеркнуть, что антишестидесятный вариант мифа о роли либеральной совинтеллигенции в послевоенной истории стал реакцией не только на «героическую версию», но и на активность (часто неумную, а порой просто жалкую) экс-шестидесятников во время перестройки и позже, в 1990-е гг. Реакцией, усиленной результатами того, о чём экс-шестидесятники говорили как о реализации своих тридцатилетней давности идеалов – «когда мы были молодыми и чушь прекрасную несли». Однако то, что простительно по молодости, непростительно в зрелом возрасте, особенно когда «несение чуши» происходит, как говаривал один из героев фильма «Мёртвый сезон», «небезвозмездно, небезвозмездно».

Именно поэтому некоторые критики шестидесятников и их мифов демонстрируют часто неадекватную реакцию – вплоть до стремления обвинить критикуемых вообще во всем плохом, что произошло с СССР. Реакция отчасти понятная, небезосновательная, но неплодотворная, поскольку уводит от сути дела и, помимо прочего, взваливает ответственность за развал СССР и за то, что последовало за этим не на реальных социальных и властных виновников процесса, а на тех, кто был рядом; не на действователей, а, грубо говоря, на трепачей, краснобаев, четверть века ждавших своего часа и, наконец, прорвавшихся на страницы газет, на экраны ТВ, в предбанники власти.

Внешне (а отчасти и не только внешне) многое из того, что произошло на рубеже 1980-1990-х гг., т. е. похороны СССР, сильно напоминает похороны Льва Толстого, только растянутые на несколько лет, похороны, на которые, как и в начале века, «сбежались все Добчинские со всей России […], они теснотой толпы никого туда и нс пропустили. Так что «похороны Толстого» в то же время вышли «выставкою Добчинских». […] «Вот я, Добчинский, живу: современник вам и Толстому […]… вы запомните, что я именно – Добчинский, и но смешайте мою фамилию с чьей-нибудь другой» […] И я взойду на эстраду». Шум поднялся на улице. Едут, спешат: «Вы будете говорить?» – «И я буду говорить». – «Мы все теперь будем говорить». […] «И уж в другое время, может, нас и не послушали бы, а теперь непременно выслушают и запомнят, что вот бородка клинышком, лицо белобрысое и задумчивые голубые глаза». Это – В.В. Розанов о похоронах Толстого.