Он оборачивается. Перед ним стоит Мебельщик, прислонившись к двери своего магазина. Рядом с ним еще двое мужчин – Гофер и Янц. Они были в свите Мебельщика пару месяцев назад, когда гауляйтер накричал на эгерландских ребят.

Антон теперь каждый раз подмечает про себя их присутствие – лоялисты день за днем выползают из каждой поленницы, из-под их секретных камней, осмелевшие, открыто и с гордостью носящие свою ненависть, даже здесь, в Унтербойингене. Но он только кивает им, вежливо приветствуя.

Мебельщик лишь что-то бурчит в ответ.

– Ну как, что думаете? – спрашивает Антон.

Мебельщик выпрямляется. Он дергает себя за лацканы, уверенный в собственной важности, и с апломбом выходит на площадь.

– Хотите знать, что я думаю? Я скажу. Я все стоял и думал, когда же вы научите эту молодежь настоящей немецкой музыке».

– «Schön ist die Nacht» немецкая.

Мебельщик сплевывает в пыль.

– Это современный мусор – практически джаз. Постыдились бы, герр Штарцман, засорять мозги нашей молодежи таким хламом.

Гофер и Янц бурчат что-то в поддержку.

– Это простое произведение, – оправдывается Антон. – Мы работаем над более сложной музыкой. К тому же, маршировать под Вагнера не получится, не та музыка.

– Я думал, эта ваша группа создавалась для того, чтобы Унтербойинген мог почтить нашего дорого лидера, ценности Партии, – говорит Мебельщик. – Таков был наш уговор. Но вас, похоже, больше интересуют ваши католические гимны и американизированная грязь. И что мне прикажете думать? А? Отвечайте, Антон. Что я должен тут подумать?

Даже дети начали тревожно шаркать. Антон поднимает руку, чтобы успокоить учеников, развеять их страхи.

Ему очень хотелось бы сказать Мебельщику: «Ты думал, эту группа послужит тому, чтобы вознести тебя, чтобы Гитлер мог тебя увидеть и наградить. А если и не фюрер, то кто-нибудь другой, наделенный большой властью. А почему бы и нет? Я ведь зародил в тебе мысль, что такого можно ожидать. Но я лишь поиграл с тобой, сыграл на твоем тщеславии лучше, чем на церковном органе. Это теперь мой оркестр, моя группа. И я позабочусь, чтобы эти дети были в безопасности».

Но он помнит Элизабет, ее отчаянную мольбу не переходить дорогу Партии снова. Он уже ходит по тонкому льду, по мнению его жены. Если она решит, что группа слишком опасна, она так или иначе убедит его остановиться. Он знает, что если Элизабет предъявит ему ультиматум, будет искренне умолять его бросить все, он не найдет в своем сердце сил отказать ей снова.