Ни опыт современной жизни, ни даже приход к власти коммунистов в 1917 году не привели к победе безусловной веры в коллективизм, полной любви к ландшафтам модерности и научного мировоззрения, очищенного от примесей тайности и раздвоенности. Катаклизмы, испытания, утопии, связанные с революцией, вызывали сильные, но противоречивые эмоции. М. Герасимов намекнул на это, когда в ответ на критику А. Богданова язвительно заметил, что даже Пушкин не всегда был ясен[519]. Другой рабочий писатель Н. Ляшко более подробно охарактеризовал противоречивость, присущую современной жизни: «Неожиданные боли и радости, пустоты и глубины, приспособнические увертки, душевные крахи, трагедии разнотонного характера бросаются в глаза на каждом шагу». В такую эпоху, как эта, писал он, «люди заболевают, сходят с ума от переутомления, но живут, живут…» Рабочие писатели имели свой особый жизненный опыт и хотели быть восприимчивыми к «противоречиям, сложностям» эпохи, потому переживали их более интенсивно: «Писатели рабочие более чем кто-бы то ни было раздираемы противоречиями переходного времени» [Ляшко 1921: 29–30, 34].

Однако в сознании рабочих писателей при всей его противоречивости нельзя усматривать зародыш мировоззрения постмодерна. Постмодернизм, как отметил 3. Бауман, не стремится «заменить одну истину на другую, один эталон красоты на другой, один жизненный идеал на другой. <…> Он готов к жизни без истин, эталонов, идеалов» [Bauman 1992: ix]. Постмодернизм принимает жизнь в условиях неопределенности, даже любит неопределенность. Что касается представителей пролетарской интеллигенции, то они не могли вынести жизнь без истин и идеалов, тем более найти удовольствие в неопределённости, парадоксе, иронии. Они также не могли принять старую, романтическую эстетику, включавшую удовольствие от созерцания печали и страданий. В основном они были социалистами и марксистами и разделяли с русским революционным движением идеал преобразования мира. Тем не менее многим не удалось избежать сомнений, терзаний, раздвоенности. Их раздвоенность причиняла им лишь угрызения и страдания, не трансформируясь в гармонию и удовольствие. Так верить в достоинство и значение человеческой личности, в необходимость правды и красоты, в освободительную силу современного прогресса, в наступление новой счастливой эры и в то же время обнаруживать и в себе, и в мире столько неизбежных страданий и уродств – это было крайне мучительно. Неспособность освободиться даже в искреннем революционном порыве от экзистенциальных сомнений причиняла глубокие мучения. В то же время мечты будоражили воображение.