Язык и образы сакрального часто рассматривались как средства, наиболее приспособленные для передачи эмоций[510]. Именно этот символический язык представители низших классов усваивали еще в детстве, когда развивались их чувства. Кроме того, в самой природе сакрального дискурса заложена способность придавать форму воображаемому, обозначать возвышенное и ужасное, говорить о мифологическом и таинственном – другими словами, служить языком эмоций, передавать то, что Платонов называл «страстью мысли» [Платонов 1920е]. Это издавна понимали в русском революционном движении. Как мы уже отмечали, еще в XIX веке народники часто использовали религиозный язык в попытках достучаться до умов и сердец людей из низших классов. Марксисты-богостроители после революции 1905 года также признавали, что даже «научное социалистическое» революционное движение не вправе игнорировать способность религии отвечать на эмоциональные и сентиментальные потребности человека. Хотя формально большевики обходили молчанием и исключали богостроительство, многие рабочие писатели, включая коммунистов, упорно описывали мир в терминах сакрального. Хотя регулярная критика за приверженность религиозным мотивам отбила у них охоту защищать свой подход, они время от времени задумывались, зачем используют этот язык. В своей статье о мышлении образами С. Обрадович утверждал, что, когда рабочий поэт выбирает такой образ, как распятие, это не «голый лозунг», но «сильное выявление своего чувства», высказывание «страдающего сердца» [Обрадович 1920g: 24–25]. Точно так же Платонов утверждал, что «религия есть способ изучения мира и отношения к нему посредством чувств, страстей». И хотя он предсказывал, что новая революционная культура ознаменует конец религии, ибо приведет к победе «сознания над чувством», сознание он определял как «сумму инстинктов, интуиции и ощущения», как «симфонию чувств» [Платонов 192If: 6, Платонов 1922е: 29]. В 1924 году, во время советской кампании, направленной против религии и церкви, Г. Якубовский и Г. Санников, связанные с группировкой «Кузница», в «проекте положения об организации секции материалистического изучения искусства при Обществе воинствующих материалистов, представленного инициативной группой в правление Общества», утверждали, что социалистическое искусство может и должно заменить религию в удовлетворении внутренних, психологических потребностей человека. Если церковь превратилась, как показали Фрейд и другие буржуазные психиатры, в «большую психиатрическую лечебницу», то искусство должно занять ее место «организатора области подсознательного – мира фантазий и сновидений»[511].