— Я виноват и должен меня… Прошу меня извинить.

— Ты Би-би-си не слушал? — второй раз спросила Майя. — Сейчас мы все расскажем. Это было весной, ты прожил у нас три дня, помнишь, да?

Ахилл, конечно, помнил. В Ленинграде был показ новых фильмов, что-то вроде небольшого фестиваля, и Ахиллу — кинокомпозитору — предложили поехать туда вместе с двумя режиссерами, оператором и сценаристом, — которым, кстати сказать, был Маронов, все это и устроивший Ахиллу. Он охотно согласился: как раз на дни поездки попал концерт, в котором ленинградский камерный ансамбль играл его «Квази аллегро» — сплошная алеаторика на шестнадцатых, дикий темп, вы все, говорил музыкантам Ахилл, должны взмокнуть уже на девятом такте.

Он приехал утренней «стрелой» и пошел к своим. Квартира была пуста, но на столе стоял оставленный ему завтрак. Почему-то тут же лежала свежая «Правда». Он уже забыл, когда в последний раз заглядывал в ее страницы, раскрыл, посмотрел здесь и там, затем разыскал ножницы и стал резать. Жуя и попивая, он читал тексты, перекладывал их так и эдак, отбрасывал и отбирал. К концу завтрака в голове все созрело, он вынул партитурную бумагу и бегло, остро отточенным карандашом стал писать — сразу набело, тратя времени больше на выписку слов, чем на ноты. Работал он до середины этого дня, а на следующий, поднявшись в шесть, к полудню все закончил и написал на титуле: «За утренней газетой. Сюита для камерного мужского хора, баритона и фортепьяно на тексты „Правды“, в пяти частях». Названия частей совпадали с газетными заголовками: первая звалась «Передовая: Наше будущее», хор пел о замечательной советской молодежи, баритон указывал на недостатки в ее воспитании; часть вторая — «На трудовых фронтах» — славила успехи рабочих заводов и фабрик и сельских тружеников; в третьей — «Демагоги» — давался отпор продажной буржуазной прессе, развернувшей провокационную кампанию по поводу несуществующих нарушений гражданских прав в СССР, что являлось недопустимым вмешательством во внутренние дела нашей страны; «Письмо в редакцию», часть четвертая, было речитативной жалобой читателя, который, неся на себе множество общественных и партийных обязанностей, был совсем недавно избран также и ответственным за военно-подготовительную работу у себя в цеху, несмотря на то, что с детства он инвалид; и заключительная часть — «Первые победы» — с весенней радостью повествовала о начале нового футбольного чемпионата.

Вечером исполнялось «Квази аллегро». В артистической, во время шумных поздравлений автору, Майя, спросившись у Лины, пригласила всех желающих ехать к ним, и где-то около одиннадцати их дом наполнился народом. Тогда-то там и оказался Джордж — один из тех иностранцев, с которыми Майя, как можно было догадаться, имела дела, касавшиеся самиздата и других запрещенных песенок; Джордж принадлежал к числу милых молодых людей — журналистов, туристов, детей дипломатов, студентов и аспирантов славистов, евреев-сионистов и христиан, — которые, не раздумывая, клали в карман или в сумку письмо, воззвание, записку из тюрьмы, микрофильм дневника заключенного или чьего-то романа — и увозили все это на Запад, в мир, который был единственной защитой и надеждой диссидентства.