Ахилл стоит перед классом, его руки подняты, он ощущает, как затекает правая, надо бы их опустить, руки падают вниз, их надо пристроить за клави- и но- на пе-да…
Чернотелой громадною птицей с подъятым крылом рояль на него нападает, сбивает его и бьет.
3
Так говорит Пифагор у Овидия в «Метаморфозах». Этим строкам две тысячи лет, но в них мы находим все то, что случилось с Ахиллом. Тут огонь и вода — две стихии, от которых (мы слышим «Симфонию-миф») зачат был герой. Тут вечность в рожденье и смерти: не погибает ничто, говорит Пифагор, народиться — значит начать быть иным, чем был прежде, — произошла с ним достойная лиры Овидия метаморфоза: его обновила, его возродила в новом обличье природа после того, как ступил он за грань бытия.
Он упал. Сиреной и красным блистаньем себе пробивая дорогу, машина домчала его до покоев больницы. Ахилл был осмотрен, уложен, увешан трубками и проводами. Шло время — но не для него. Приехали школьники. Позже приехал школьный директор. Примчались Маронов с Настеной из Красного. Разыскала Ахилла и ближе к полуночи как-то проникла в пределы больницы Валя. Ее не пустили в палату, но она умолила, чтобы позволили ей ночевать в коридоре. Всем говорилось: глубокая кома. Исход неизвестен. Мы делаем все, что возможно. Сердце хорошее, но… Затронуты жизненно важные центры. Очаг гематомы обширен. Пришлось сверлить черепную кость, чтобы снять давление. Следить и следить. Сколько может продлиться? Кто знает…
Окончилась первая ночь, наступил день второй. Валя достала белый халат и уверенно начала делать работу нянечек и медсестер. Вечер, ночь и день третий, — следить и следить, сердце, легкие, переворачивать чаще, отсосы, питание, — видите, сколько больных, нас на всех не хватает, и лучше, что вы, — как вас звать? — лучше, что вы, Валя, сами за ним смотрите, врачей не дозваться, они все в приемном покое, везут и везут, травмы черепа, знаете, пьянки и драки, — головы разбивают, это наши все, к нам поступают…
Прошел день третий, и он не принес никаких перемен. Кома длилась. А чем она дольше, тем хуже, — так говорили все. Утром четвертого дня приехали Лина и Майя. Дочь плакала, Лина ее обнимала за плечи. Вале они предложили сменить ее хоть на сутки, хоть на дневные часы, она отказалась.
Все по-прежнему было и на пятый день. Приехал Мирович. «А я ему ноты привез. Он был бы рад. Вот», — раскрыл он тонкую папку и показал Вале надпись на нотной странице: «Из оперы „Ахиллес“ Эли Ласкова». Валя поцеловала Людвига в седую щетину. На кончике его носа висела капля влаги, он ее, всхлипнув, смахнул.