— Я хочу с тобой говорить.
— Говори.
Он бог, напомнил себе Ахилл. И он человек. Разговаривать с богом. Какая возможность! Беседовать, мчась через смерть, в ее тьме, без времени и примет.
— Что ты знаешь о смерти?
Он услышал слова Ахиллеса о смерти:
— Это судьба. Знанье своей судьбы. Она с нами. Все определено судьбой с самого начала. И это означает, что от начала смерть руководит, она превыше жизни. И счастлив тот, кто от начала знает свою судьбу. Тот знает свою смерть.
Ахилл не понял.
— Но почему он счастлив?
— Потому, что это знание — свобода. Я славен как герой, бесстрашный в битвах, и подвиги мои воспеты, — и это потому, что все я знал о себе заранее. Я смерти не искал, она меня, конечно, тоже не искала. Я был свободен каждый миг, я не боялся гибели своей, идя на острие копья, на лезвия мечей, на тучи стрел крылатых. Я знал, что есть моя судьба, и смерть все про меня заране знает тоже.
— «Видишь, каков я и сам, и красив, и величествен видом, — стал Ахилл повторять слова Ахиллеса, знакомые с детства, —
Так ты говорил, Ахиллес, перед тем, как убить Ликаона и мертвого бросить в воды Скамандра. Но Скамандр на тебя встал стеною, и ты побежал —
— Нет. Я боялся не гибели. Хуже: бесславья. Я был должен погибнуть в бою, а не в речке, взбесившейся вдруг. Я Зевсу кричал, что судьбой мне дарована смерть от стрелы Аполлона, я согласен был пасть и от Гектора даже, потому что мне роком дана была славная смерть. После смерти такой
Он умолк. Но добавил:
— Огонь и вода. На воды Скамандра пал огонь, устремленный Гефестом. Две стихии, смешавшись, пред мной бушевали. Ты знаешь, что обе стихии проникли в меня при зачатье. От них был рожден я и их нес в себе.
Ахилл это знал. Он все смелей говорил с Ахиллесом.
— Говорят — слава бренная.
— Что это значит?
— Она преходяща, она разрушима, как глина, скудельна, хрупка и готова исчезнуть, стать прахом.