— Я вам хочу сказать, Михаил Ильич, объявить от имени класса, мне поручили, что в ответ на ваше увольнение мы в знак протеста объявляем сидячую забастовку и, приходя каждый день в школу, отказываемся заниматься в классе, пока вас не восстановят. Это решение принято единогласно при трех воздержавшихся.

— Послушайте, ребята! — вскочил Ахилл. — Да это вы единогласно сошли с ума!

— Нет! Нет-нет!

— Это они сошли с ума!

— Гады!

— Тихо-тихо! Не галдите. У меня болит голова. Давайте поговорим спокойно.

Ахилл поднял руки:

— …авайте-овор… я скасать… пово… говори-мим… копой-но…

Класс смолк. Все смотрели на учителя.

За окнами серел московский зимний полдень. Был один из первых дней февраля, и много чего в этот день, в этот миг повсюду происходило — симультанно, синхронно, одномгновенно.

В жизнеописаниях людей, чьи имена хранятся в истории человечества, так же как и в трудах, посвященных самой истории, нередко можно увидеть так называемые синхронистические таблицы — списки дат и событий, помещающих то, о чем говорится в данном труде, в общий временной контекст мировой культуры, истории, цивилизации. Нам, положим, дают в одной строчке узнать, что испанец Сервантес и англичанин Шекспир жили в одно и то же время, оба умерли в 1616 году, когда Францией правил Людовик XIII, а в России первый Романов. Таких культурно-исторических параллелей, конечно, бесчисленное количество, размышлять над ними для ума полезно, чем, между прочим, Ахилл любил в юности заниматься. Однажды он, например, открыл для себя, что летом 1917 года, меж двух революций, потрясших Россию, в дни большевистских и корниловских мятежей, молодой Прокофьев писал «Классическую симфонию», а молодой Пастернак писал книгу стихов «Сестра моя жизнь». В книге есть стихотворение «Сестра моя — жизнь и сегодня в разливе». В Разливе в это время жил Ленин, вернувшийся в Россию из Швейцарии, где тогда же, летом 1917 года жил молодой Стравинский, в Россию уже не вернувшийся (не считать же возвращением его короткий сюда концертный визит 1962 года)…

Но, вообще говоря, есть в нашем представлении о симультанности событий великая ирония. Уж очень мы хотим приписывать все только случаю и тем, конечно, признаем свое бессилие увидеть связь — увидеть связь времен, — соединяющую множество отдельных происшествий в подвижную, живую и единую картину мира. И даже если сводка новостей в газете или на телеэкране старается дать в грубой, опрощенной форме эту картину, мы втайне чувствуем нечто похожее на раздражение: мы не хотим ощущать эту связь, внутренне мы ее отвергаем. Ведь каждый из нас есть вселенная, и все, что с нами происходит, есть события в себе и сами по себе, и мы знаем, что только лишь происходящее с нами реально, существенно и непреходяще, а все остальное — случайно, незначительно и иллюзорно. Ощутить всею плотью своей и разумом, как синхронно с вселенной твоей существуют еще мириады вселенных других, ощутить, поражаясь тому, как средь множеств событий, симультанно творимых тут — там, ближе — дальше от центра вселенной твоей, существует всего лишь одно небольшое событие — твое «я» в этот короткий, как молния, миг, означает собой откровение всеобъемлющее и страстное. Оно-то, это откровение, кружа, будто в танце галактик, нисходило к сознанию Ахилла в тот ослепительный миг, когда, встав перед классом, поднял он руки.