— Стационар? В смысле, жить там?

— Пока тебе не помогут контролировать это…

— Ты хочешь отослать меня? — запаниковала я. Совсем не такого ожидала. Мама знала, каково это, так почему она не понимала, что отрезать меня от семьи равносильно заявлению, что я не слишком подхожу им? — Как так получается, что Уиллоу может сломать тысячу костей и все равно быть идеальной и жить дома, а я совершаю одну небольшую ошибку и меня высылают подальше?

— Мы с папой тебя никуда не высылаем, — возразила мама. — Мы делаем это, чтобы помочь тебе…

— Так он знает?

В носу защекотало. Я надеялась, что отец станет моим оплотом, а теперь поняла, что он тоже против меня. Весь мир меня ненавидел.

Вдруг в дверях показалась голова Марин Гейтс.

— Мы готовы к представлению, — сказала она.

— Мне нужна минутка…

— А судье Геллару сейчас нужны вы.

Мама посмотрела на меня, умоляя взглядом дать ей передышку.

— Теперь тебе придется сидеть в зале суда. Твой отец дает показания, а я не могу остаться тут и приглядеть за тобой.

— Иди к черту! — воскликнула я. — Ты не можешь говорить мне, что делать.

Марин, которая наблюдала за нами, тихо присвистнула:

— Вообще-то, может. Ты еще ребенок, а это твоя мать.

Мне хотелось обидеть маму так же сильно, как она обидела меня, и я повернулась к адвокату:

— Вряд ли можно так называть себя, если пытаешься избавиться от всех своих детей.

Я видела, как вздрогнула мама. У нее кровоточила рана, пусть и не было пореза, и она знала, как и я, что заслужила это. Когда Марин бесцеремонно посадила меня на галерке рядом с мужчиной в красной фланелевой рубашке и подтяжках, которые воняли тунцом, я дала себе обещание: если мама решит испортить мне жизнь, то нет никаких причин, по которым я не могла бы испортить ее.

Шон

Шон