За четверть века до «Братьев Карамазовых» Достоевский писал Н. Д. Фонвизиной: «Мало того, если б кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной» [Достоевский 28-1: 176]. В первой главе уже говорилось о важности этого часто цитируемого письма для понимания нравственного переворота, произошедшего с писателем. «Клейкие листочки» приобретают значение символа возможного возрождения Ивана, означая принятие чего-то живого и дорогого сердцу за пределами теорий и несмотря на них. А если бы мы знали, что Смердяков тоже любит клейкие листочки, возникла бы у нас надежда на его возрождение? Нашлось бы у нас сочувствие к этому герою, неспособному к переменам, духовному пробуждению и обращению? Есть ли доказательства, что Достоевский, веривший в зло и дьявола, хотел бы от нас такого сочувствия? В словах, которыми Иван предваряет своего «Великого инквизитора», он вспоминает старинный апокриф «Хождение Богородицы по мукам»:

Богоматерь посещает ад… <…> Она видит грешников и мучения их. Там есть, между прочим, один презанимательный разряд грешников в горящем озере: которые из них погружаются в это озеро так, что уж и выплыть более не могут, то „тех уже забывает бог“ – выражение чрезвычайной глубины и силы [Достоевский 14: 225][225].

Богоматерь посещает ад… <…> Она видит грешников и мучения их. Там есть, между прочим, один презанимательный разряд грешников в горящем озере: которые из них погружаются в это озеро так, что уж и выплыть более не могут, то „тех уже забывает бог“ – выражение чрезвычайной глубины и силы [Достоевский 14: 225][225].

Не «забыл» ли Достоевский Смердякова таким же образом?

Дмитрий Карамазов, переживающий, подобно Ивану, нравственный переворот, интересует Достоевского прежде всего как герой, для которого возможен разный исход. С ним связаны многочисленные варианты развития сюжета: события, которые то ли имели место, то ли нет до начала романа; события, происходящие по ходу развития действия; будущие события. Суд на Митей становится ареной необыкновенных споров о смысле и полезности доказательств как таковых.

Это внимание к доказательствам – еще один пример того, как Достоевский трактует темы, представляющие несомненный интерес для современных читателей. Так происходит в «Преступлении и наказании», где преступник и следователь постоянно понимают, что любая улика, любой факт может быть истолкован в нужную сторону. Или в «Идиоте», где многие герои, оценивая Мышкина, каждый раз по-своему искажают и трактуют его характер. Или в «Братьях Карамазовых», где дается цена сложного судебного разбирательства, когда одни и те же доказательства, в зависимости от того, кто их толкует, могут означать противоположное. Доказательства, как неоднократно указывается в произведениях Достоевского, подобны «психологии, которая о двух концах» [Достоевский 6: 275] или обоюдоострому ножу.