Нежная и хрупкая Асмик Григорян, лирическое сопрано, дочь тенора Гегама Григоряна, воспитанница Вильнюсской консерватории, блестяще справляется со всеми задачами, к тому же, чудесно поет и проникновенно играет. Оба протагониста — Он и Она — играют с минимумом грима, очень естественно и драматично, без педалирования. Живые слезы в глазах Асмик-Тамары говорят о степени ее вовлеченности в действие, о силе ее сопереживания юной грузинской княжне.

Глядя на этот дуэт Демона и наивной безыскусной души, я невольно вспоминала роман Метьюрина «Мельмот-скиталец», о котором восхищенно отзывался Пушкин, роман, явно известный Лермонтову. Там Дьявол-Мельмот тоже искушает девочку, однако ничего у него не выходит, чистая душа не поддается злу. Тамара у Лермонтова поддается не злу, а Любви и Очарованию жизни, в ней пробуждается интерес к миру, к тем «надзвездным краям», о которых шепчет ей искуситель. Речи Демона преследуют Тамару — то сверху, то с боку, то в двух шагах от нее — режиссер и певец прекрасно используют пространственную «архитектонику» зала.

В опере за редкими исключениями нет грузинского колорита, но есть отличные куски церковной музыки: «хор монахинь», чудесная православная попевка монаха со свечой «Все нечестивое прахом пойдет».

В итоге после поцелуя Демона Тамара умирает.

Режиссер Дмитрий Бертман

И здесь — в полном соответствии с автором поэмы — Ангел вырывает ее душу из рук Демона:

«Она страдала и любила — и рай открылся для любви».

Кстати, Ангела в этой постановке поет не женщина меццо-сопрано, как в предшествующих спектаклях, а мужчина контр-тенор. Дань вкусам и возможностям нашего времени.

Последняя сцена между Тамарой и Демоном смутно напомнила мне финальную сцену Татьяны и Онегина. Тот же баритон Хворостовский, в той же роли — соблазнителя, и с таким же неутешительным для него финалом. С удивлением обнаружила, что и размер у обоих произведений, «Онегина» и «Демона», один — четырехстопный ямб.

Вспомнилась сходная концовка у Пушкина в его знаменитом «Рыцаре бедном», которого Пречистая взяла в рай, несмотря на его «прегрешения», перечисляемые нечистым, «лукавым духом». Рыцарь был ее паладином, любил ее всем сердцем — и рай, прямо как у Лермонтова, «открылся для любви».

Заодно пришли в голову Пастернак и Маяковский, также обращавшиеся к теме «Тамары и Демона». Борис Пастернак о книге «Сестра моя жизнь», написанной в 1917, на гребне общественного катаклизма и собственных — влюбленности и вдохновения, — писал, что она посвящена Лермонтову, не памяти, а поэту, «как если бы он еще жил среди нас, его духу…». Если начнете искать лермонтовского Демона в этих стихах (а первое стихотворение называется «Памяти Демона»), — не найдете, стихи «пастерначьи», только навеянные Михаилом Юрьевичем и его поэмой.