В дальнейшем Турнье описывает людей, которые, преследуемые неумолимым чувством вины, иногда налагают на себя абсурдную епитимью, тщетно пытаясь избавиться от вины, которую с рациональной точки зрения они давно искупили перед людьми и Богом.

Он считает это скорее психологической, чем религиозной проблемой хотя она затрагивает протестантов чаще, чем католиков[420].

«В сердце любой церкви существуют моралисты, желающие предписать другим условия спасения. …Это вопрос психологии, потому что он касается одной врожденной склонности человеческого разума, в практическом отношении – это механизм для маскировки вины … когда человек использует для самооправдания демонстрацию своих заслуг, добродетелей и аскетических подвигов и с готовностью предлагает их другим в качестве условий прощения»[421].

Замечание Турнье важно в том отношении, что оно основано на предположении, что, возможно, нормы социального контроля, особенно те нормы аскетического характера, которые многие объявляют всеобщими и обязательными для исполнения, изначально имеют источником неконтролируемое чувство вины, несмотря на то что они кажутся последствиями зависти. Наша загадочная для Турнье неспособность стряхнуть с себя чувство вины, несмотря на то что мы получили прощение, может, однако, находиться в некоторой связи с предположительной или реальной завистью к нам других, недовольных нашей невиновностью.

Казалось бы, Новый Завет, обещая отпущение грехов всем без исключения вне зависимости от предыдущих заслуг, проповедует независтливую установку. Иногда начинает казаться, что он бросает вызов «чувству справедливости», обнаруживая под маской справедливости зависть, как в притчах о блудном сыне (Лк 15, 25–32) и о работниках в винограднике (Мф 20, 1–16). Турнье совершенно правильно обращается к ним в этой связи[422].

Глубина и первичный характер человеческого страха перед завистью других не в последнюю очередь проявляются в неспособности даже христианской доктрины спасения дать верующим чистую совесть или побудить их принять то, что кажется божественной несправедливостью, не испытывая чувства вины. Проблема здесь не в раздавленном судьбой верующем, обвиняющем своего Господа, а в любимце фортуны, который, как, например, человек, уцелевший после катастрофы, не в состоянии перестать задавать себе вызванный чувством вины вопрос: «Почему спасся именно я? Разве многие из тех, кто погиб, не были лучше меня?» В каждом из таких случаев можно было бы различить истинное и ложное чувство вины, только изучив конкретную личность во всех ее проявлениях[423].