Вздыхаю. Вот беда — говоришь правду, а никто не верит. Воистину прав был Вольфганг, когда говорил, что в наши дни легче поверят лжи, чем правде.
— Надеешься выбраться отсюда?
— Э-э, — такому доходяге, как мне, нечего строить воздушные замки.
Вспоминаю, о чем подумал, когда встретил стражей порядка в гетто. Пишу: «А разве не видно, что я не еврей?» Лейба внимательно рассматривает меня со всех сторон.
— Думаешь, я ясновидящий? На мой взгляд, да, но с тем же успехом — и нет. Будь у тебя нормальное лицо, то, может быть… знавал я одного ребе, так тот определял безошибочно. Но его здесь нет, — устав опираться на локоть, Лейба откидывается на кровать. — Ты тут, так чего спорить. Лучше думай, как выжить. Вижу, ты не ешь в последние дни. Согласен, пайка тут
— Э-э, — спешу написать, чтоб не волновались за меня.
«Лечусь голоданием. Мне и не хочется есть». Прочитав, Лейба молчит. Очень неприятно молчит.
— Но это же кощунство, — наконец он отверзает уста. — Люди за кусок готовы последнюю рубашку отдать, а ты…
— Ну, не совсем так, — возражает другой сосед Лейбы. — Я у Йоэльсона видел ящики с консервами, круги копченой колбасы, не меньше дюжины, мешок муки, какао и… и это только то, что видел, а я-то не все видел.
— А я видел, как из помойной ямы вытаскивали картофельные очистки, — Лейба не остается в долгу. — До того, как я попал сюда, каждый день по десять попрошаек порог обивали. А что, к тебе, Гирш, не приходили?
— Случалось. А ты подавал им?
— Ну, конечно, давал. Но не всем. Быстро понял, что не все бедные — бедные. Есть те, у кого желудок пустой, но хватает и таких, что прикидываются, а сами богаче подающих будут. И среди них разные попадаются. Для одних попрошайничать как профессия, как спорт, а у других и вовсе башку скрутило. Боятся притронуться к своим запасам, живут в смертельном страхе, что продукты закончатся и они помрут от голода. Паникеры, неизлечимо больные. Им можно только посочувствовать.
— А вот молодой человек не боится умереть с голоду, — говорит Гирш в мою защиту. — Он делает все, как ему вздумалось, и пускай, может быть, ему надо только так и никак иначе. Что ты к нему прицепился?
— Я? Ничего я не прицепился, просто высказал свое мнение. Ради Бога, хозяин — барин. Хотел угостить сэкономленным печеньем, ну, а на нет и суда нет. Лейба дотягивается до мешочка из бурой ткани и кладет его себе на грудь. Он будто говорит сам с собой, но так, чтобы я слышал.
— Печенье к чаю. Хм-м, а может, телятины? — он поднимает консервную банку. — Это оставим на потом.