Зинаида Лазда КРОВАТЬ БОГАТЫРЯ Вдали, куда в туман ушла заря, Где в темноте душа плутает робко, Меж двух болот лежит одна дорога — Там и стоит кровать богатыря. Преданиями дышат бочаги, В ущельях стылый ветер мнет кустарник. Жил богатырь здесь, почивал, усталый. Хоть тьма кругом и не видать ни зги, Земля окрест, и все его палаты Пылали, как пожар, в лучах заката, Когда он отправлялся по делам. — Да, жизнь бурлит, как море, неустанно. Где ж мощь твоя? — Стоит кровать пустая. Над миром тьма со мглою пополам. «Тэвия» («Отчизна»), № 125, 24.11.1941

Зинаида Лазда

КРОВАТЬ БОГАТЫРЯ

Жутко хочется пи́сать. Где тут уборная? Поднимаюсь, но тут же — голова кругом, и едва не падаю. Заботливые руки усаживают на кровать и подают утку. Утка меня коробит, но выбора нет. Стоя, сидя, лежа? Пока приноравливаюсь, стеклянная посудина выскальзывает и — бабах! Пожалуйста, простите за урон, пожалуйста, не сердитесь, как неловко! Ничего, бывает, но птичку больше не дадим, слишком мало их осталось. Давай-ка ножками в уборную. Один собирает с пола осколки, другой, поддерживая, ведет в туалет.

— Какой я болван! Боялся беспорядков и не уехал в Палестину, когда двоюродный брат приглашал. Кто мог предвидеть такие несчастья?

— Лучше ехать в Австралию.

— Почему?

— Потому что остров и за тридевять земель.

Согласен с ним, будь Латвия в Австралии, беды прошли бы стороной. Но Латвия-то в Латвии, и никуда не денешься.

Вернувшись, вижу на тумбочке возле кровати кашу, пряник из ржаного хлеба, чай. Похоже, аппетит не пропал полностью, и хорошо, что каша жиденькая, легче проскочит. Пряник, как дед делал, макаю в чай. Когда управился, стало заметно теплее. Сердце стучит, дышать все труднее и больнее, последние силы уходят, сейчас рухну без чувств. Если опять в туалет захочется, придется штаны спускать. Так устал от еды, как будто три дня копал без перерыва.

— Ты знаешь Бейле Каммберга?

— Бейле Каммберга? Нет, не знаю. А что с ним?

— Бейле всеми силами пытался скрыть, что он еврей.

— С таким именем? Он, что, с ума сошел? Что он себе вообразил?

— Такой он и был. Говорил только по-немецки и хвалил только все немецкое. Своего жеребца держал в одной конюшне с бароном фон Ритхофеном, а дочек мечтал выдать за немецких аристократов. Евреи, латыши, русские, ф-фу! И знаешь, где он теперь?