Нам велят свернуть на проселочную дорогу. Все-таки в Румбулу. Кто-то знающий кричит, что еще рано, мол, станция еще впереди, но его никто не слышит. Впереди в лесу стреляют.

Крики и рыдания, смешавшись, сопровождают нас от самого гетто, но здесь, в сосновом бору, они звучат душераздирающе жутко. Большую часть колонны, в том числе и нас, загоняют на луг. Меж кустов и деревьев — раздетые люди, которые двигаются в сторону лощины, пока не исчезают из виду, слышен непонятный шум, прерываемый стрельбой. Значит, конечная станция здесь.

Мое голодание оказалось полным бредом. Здоровее-то я стал, ну а был ли смысл? В последний час мерзну больше других. Когда не двигаешься, холод проникает через валенки и две пары шерстяных носков. Нет, все-таки кое-что радует — в штаны от страха не наделаю.

Представляю, как стою на краю рва и через мгновение падаю. Перед глазами желтый песок, такой, как мы с Колей копали. Я с Колей… влажная пелена заволакивает глаза.

Меня охватывает злость на весь мир, включая самого Господа. И одновременно — жалость. Жаль самого себя, малыша и его мать, молящегося мужчину и всех остальных братьев и сестер по несчастью. Если б мог, рванул бы хорал в полный голос:

Но только этот, первый, куплет, а вот остальные — об упокоении, спасении и царствии небесном — нет. Ни за что! Эй, Ты, там, наверху, посмотри, что тут творится? И это Твой промысел? Господи, почему ты нам не веришь? Почему не веришь боли и страданиям? Почему губишь жажду жить?

Злость на Бога нарастает, поскольку никого другого, на кого обратить свой гнев, здесь нет. Знаю, знаю, никто не обещал мне долгую и счастливую жизнь, но жить-то хочется, и сейчас сильнее, чем когда-либо. Тем июньским утром, когда людей загоняли в теплушки, а мы с Рудисом сидели в кустах жасмина, я сказал, что готов умереть. Пустая болтовня. Когда нож у горла и уже коснулся вены, думается по-другому. Неотвратимая близость смерти обнажает душу, как самое чистое зеркало.

В груди мешанина чувств, которые обычно охватывают в очереди к зубному врачу — завидуешь тем, для кого все уже закончилось. А когда наступает твоя очередь, хочется еще задержаться, пропустить кого-то вперед. Но сейчас этот номер не пройдет. Шуцман отсчитывает первых пятьдесят и гонит нас сквозь вооруженный строй. Ближе стоящие полицейские собирают свертки и чемоданы, проделавшие путь в десять километров. Дальше велят бросить в деревянный ящик ценные вещи, у некоторых такие находятся. Немцы, похоже, не верят, что все отдано. Приказывают снять пальто, а через несколько шагов и остальную одежду. Пока не настала моя очередь, писаю в штаны. Давно уже терплю, а теперь сдерживаться нет смысла. Женщин заставляют раздеться догола. Что они будут делать с бельем, пропитанным потом страха? Подарят своим милашкам? Люди останавливаются, непонимающе кричат, охрана грозно орет на них, начинается суматоха. Полицейские нервничают, никакого орднунга, но стволы и дубинки быстро наводят порядок. Обувь тоже снять! Что? Совсем ум потеряли? Быстрее! Холод током пронизывает тело от подошв до затылка. Отлично придумано — нагота и босые ноги на ледяной земле заставляют чувствовать себя абсолютно бессильным.