Передо мной, опираясь на палку, идет пожилой мужчина с мешком на плече. Всякий раз после команды «Быстрее!» едва ли не натыкаюсь на его спину. Ноги так и несут обогнать его, но тогда я нарушу приказ держаться строго по пять в ряду. На нас орут, но есть ли в этом смысл, ведь такой четкий строй все равно не сохранить? О чем эти сволочи думают? Разве не видят, что большинство — люди пожилые, женщины, дети, а не парадная рота? Подсчет барашков не помогает, злость берет верх.

Временами открывается вид на Даугаву. Поверхность реки уже схвачена первым льдом, но кое-где течение еще сопротивляется. Переехать на санках, как во сне, не получится.

В передних рядах отстала женщина с двух-трехлетним мальчуганом на руках. Теперь она идет передо мной, там, где еще недавно шагал старик с палкой. Мать перекладывает ребенка слева направо и обратно, стараясь дать отдых уставшей руке. Становится страшно, что еще немного — и она его не удержит. Тыкаю ее в спину и показываю, что могу взять пацана на закорки. Да, она охотно соглашается и меняется местами с госпожой, которая идет рядом со мной. Зато ребенок не согласен. Он испуганно вцепился в пальто матери так, что не оторвать. Никакие уговоры, ни рассказы, что дядя хороший не помогают. Улыбаюсь, насколько ласково способен, щелкаю пальцами, весело подмигиваю — безрезультатно. Мама опускает его на землю, чтобы шел сам, но малыш начинает плакать. Я не могу тебя нести, говорит мама и, кивая головой, подает мне знак. Поднимаю карапуза и усаживаю себе на шею. Мне достается ботиночком по щеке, но не со зла же он. Главное, чтобы умолк, это выдержать труднее всего, раздражает и меня, и охрану. Мать держится со мной рядом и берет малыша за ручку — не волнуйся, мой хороший, я тут.

Усадив малыша на плечи, вспоминаю о Тамаре. После оперы она хотела что-то сказать, но не сказала. А что если… если мои тайные предположения, которым не давал волю, правда? И Тамара ждет ребенка? Теплой волной окатывает все тело, и губы непроизвольно складываются в улыбку. Если это правда, мне нужно держаться и выжить. Я обязательно выживу! Мысль о ребеночке вдыхает силы и уверенность.

Одна вещь для меня практически очевидна — нас не убьют, как кое-кто в больнице предполагал и о чем причитают многие попутчики вокруг. У колонны не видно ни начала, ни конца. Считай, что ведут примерно половину гетто, а это далеко за десять тысяч. Так много людей за один раз уничтожить невозможно. Тогда нужно, ну, я не знаю, неделю стрелять. Да и трупов сколько, нет… Не верится, что разум способен выдумать такие зверства.