– Блестяще! Какие ровные движения! – сказала она. – Я все это станцую на следующей неделе. Юджин просто помрет. Вот подожди – сам увидишь.

Он наслаждался ее вниманием. Что-то расцветало внутри него, он начал дергаться всем телом, как тот черный парнишка на экране. Он забыл про свою застенчивость, и крутился, и трясся, и дергался, повторяя все, что видел по телику. Он издал резкий крик, исполняя прыжок из «Кошек»[113]. Крик был высокий и женственный, он точно так же вопил, когда Лик выпрыгивал на него из темноты. Шагги замер, растопырив пальцы. Поначалу он их не заметил, и он так никогда и не узнает, сколько времени они там провели. На другой стороне улицы у окна своей гостиной стояли Макавенни. Они стояли, прижав носы к большому окну, надрываясь от смеха. Стекло подрагивало, когда они в восторге колотили по нему руками. Грязная Мышка выписывала маленькие сексуальные девичьи пируэты, и Шагги понял, что она пародирует его.

Он посмотрел на мать – когда она заметила это? Она только посмотрела на него и затянулась сигаретой. Не глядя на окно, она проговорила сквозь зубы.

– На твоем месте я бы продолжила танцевать.

– Я не могу. – Слезы подступали к его глазам.

– Ты должен знать: они побеждают, только когда ты сдаешься.

– Я не могу. – Его пальцы и руки вытянулись и застыли, словно ветви засохшего дерева.

– Не доставляй им этого удовольствия.

– Мама, помоги. Я не могу.

– Нет. Ты. Можешь. – Она все еще улыбалась сквозь зубы. – Держи высоко голову и жги. На всю. Катушку.

От нее не было никакой пользы, когда ему требовалась помощь в домашних заданиях по арифметике, а случались дни, когда ты мог помереть с голоду, но не получить от нее горячей еды, но Шагги смотрел на нее теперь и понимал: вот в чем она превосходит других. Каждый день она, причесавшись и накрасившись, вылезала из своей могилы и высоко держала голову. Опозорив себя пьянством, на следующий день она надевала свое лучшее пальто и предъявляла себя миру. Когда ее живот был пуст, а дети голодны, она причесывалась и делала все, чтобы мир думал иначе.

Трудно было сразу снова начать двигаться, почувствовать музыку, перейти в то место в своей голове, где ты хранишь уверенность в себе. Они не хотели действовать в унисон – ноги шаркали по полу, руки двигались, как у марионетки, но он, как тяжелый поезд, набирал скорость и вскоре уже снова летал. Он старался смягчать показные театральные движения, трясущиеся бедра и широко раскинувшиеся руки, но оно было в нем, и, выпуская эту энергию из себя, он вдруг понял, что не в силах ее остановить.