Лик скрылся из вида, Юджин воспользовался ключами, которые дала ему Агнес. Когда он вошел в дом, она храпела тем низким храпом, который он уже успел возненавидеть. Он знал, что ее голова свешивается с края кровати, а гортань едва пропускает воздух через желчный затор после вчерашнего пьянства. Он постоял за дверью, понимая, что не останется сегодня. Иногда по утрам он обнаруживал, что, если точно рассчитать время прихода, то ее можно застать в промежутке, когда выпитое вчера уже перестало действовать, а опоить себя новой печалью она еще не успела. В это время она бывала маленькой и вызывала некоторое сострадание, но при этом еще и живой, даже обаятельной, существом, подобным чахлому растению, которое он хотел бы выманить на солнечный свет.

Проходя по коридору, он услышал тихие звуки из другой спальни, осторожные шаги, шуршание пальцев Шагги, рыщущих в его аккуратном пенале. Юджин прошел на кухню, поставил свои пакеты на стол. Убрал в холодильник свежую печенку и масло, на полку в крохотной кладовке положил четыре банки томатного супа и четыре – заварного крема, как делал это каждое утро. Он смотрел на стену обильных припасов, полку, прогибающуюся под грузом еды, и ему становилось немного лучше.

Он приготовил чай и тосты для себя и для Шагги. Порцию Шагги он поставил на ковер у двери его спальни, потом в одиночестве сел за кухонный стол. На столе лежала вчерашняя газета, но пассажиров ночью было не густо, и он уже прочел ее от начала и до конца. Он даже прочел колонку отчаяния[143] – она ему понравилась своей искренней поучительностью, но в этом он никому бы не признался. Газета Агнес была раскрыта на странице объявлений: «требуются», «продаются передвижные дома», «одинокие сердца». Она обвела некоторые объявления толстым маркером, и он, попивая чай, просмотрел их.

Объявления по обмену домов пропитались чернилами. Она обвела маркером все, что находилось далеко от Питхеда, и Юджина удивило, что его это не сильно опечалило. После ее выхода из Гартнавела он наблюдал, как она бродит по дому, словно животное, запертое в клетке, и если она не расчесывала кожу у себя на руках, то расковыривала оконную краску, изголовье кровати, теребила выбившиеся ниточки в канапе. Как-то утром он подошел к ней, и ему пришлось обхватить ее, чуть ли не сдавить до хруста костей, пока у нее не прошел этот приступ ковыряния-теребления. Теперь, глядя на кровоточащие чернила, он видел, что она расковыривает иной струп. Она ему говорила, как мечтает жить в доме ближе к центру, в менее изолированном районе. Как-то утром он массировал ей спину, и она сказала ему, что хотела бы жить там, где она могла бы снова стать никому не известной, в месте, где она могла бы вернуть утраченное достоинство. Потом она добавила застенчиво: в каком-нибудь месте, где Юджин мог бы жить с нею, как ее муж. Тогда он ничего на это не сказал, продолжал массировать ее спину, пока Агнес не овладели беспокойство и капризность, и она не отодвинулась от него.