Именно такую форму принял политический дискурс в Узбекистане в 1929 году: те, кого клеймили как панисламистских реакционеров на службе у кокандского хана, имели возможность атаковать своих изобличителей, записывая их в контрреволюционные националисты. Как выяснялось, национализм был самым страшным обвинением для национальных кадров. Поэтому критика «узбекского шовинизма» упала на благодатную почву. Мы уже видели, что партийное руководство было обеспокоено ростом «узбекского шовинизма» среди узбекской интеллигенции в целом и в самих рядах КПУз в частности. В 1929 году инструктор московского ЦК М. К. Аммосов отмечал «грубейшие ошибки» при реализации национальной политики в Узбекистане, где насильственно ассимилируются национальные меньшинства (особенно таджики), так что

коренизация аппарата… заменяется ее узбекизацией при игнорировании интересов нацмен. Идеологическое выражение этой практики проявляется в проповедывании теории превосходства узбекской культуры над другими (узбекизм), стремлениях подчинить и попридержать культурный рост нацмен к культурному уровню узбеков… Подобные теории, представляющие отрыжки пантюркизма и джадидизма, до сих пор не находили отпора внутри партии и воспринимались в массе чуть ли не превращаясь на практике в официальную идеологию партии[957].

коренизация аппарата… заменяется ее узбекизацией при игнорировании интересов нацмен. Идеологическое выражение этой практики проявляется в проповедывании теории превосходства узбекской культуры над другими (узбекизм), стремлениях подчинить и попридержать культурный рост нацмен к культурному уровню узбеков… Подобные теории, представляющие отрыжки пантюркизма и джадидизма, до сих пор не находили отпора внутри партии и воспринимались в массе чуть ли не превращаясь на практике в официальную идеологию партии[957].

Однако злонамеренность национальной интеллигенции была и удобным козлом отпущения при объяснении общего недовольства новыми политическими мерами. В начале 1930 года ОГПУ могло суверенностью написать: «Материалы, имеющиеся в нашем распоряжении, указывают на то, что 1929 год, в особенности вторая его половина, характеризуется не только общим ростом антисоветских проявлений байства в кишлаке, но и ростом активности националистических контрреволюционных сил», в том числе «значительной перестановкой сил и среди национальной интеллигенции»[958]. По мнению партии и ОГПУ, наибольшую опасность национализм представлял в Узбекистане.

Осенью 1929 года в дело вступило ОГПУ. Аресты начались 6 ноября 1929 года, когда агенты ОГПУ взяли под стражу предполагаемых членов Комитета национальной независимости, якобы «контрреволюционной организации национальной буржуазии», которая добивалась независимости Узбекистана. Это привело к последнему аресту Мунаввара Кары, который долгое время находился под наблюдением. Его обвинили в том, что он,