В маленьком, на несколько квартир, доме в центре города, где я снимала студию, никто обо мне ничего не знал. Кроме того, что я студентка университета — об этом я сообщила хозяевам, когда они меня спросили.

Осень в Вермонте… Раз в неделю я ходила на прием к отоларингологу, который следил за моим слухом, все еще не восстановившимся после контузии. Первые четыре месяца у меня непрерывно звенело в обоих ушах. Со временем звон стал тише, но все еще оставалась проблема с высокими звуками, вызывавшими у меня кратковременные приступы сильнейшей боли. Случались у меня и эпизоды, когда все звуки сливались в неясный шум. Врач посоветовал мне рассмотреть возможность использования слухового аппарата и предупредил, что мне понадобятся два, по одному на каждое ухо. Я сразу представила себя: старая карга с торчащими из ушей проводами и двумя транзисторными приемниками в карманах вытянутой, изъеденной молью кофты. Но Фред, специалист по слуховым аппаратам («спец по слуху» — так я его окрестила), обнадежил меня, сказав, что они только что выпустили маленькие беспроводные слуховые аппараты на транзисторах с наушником, который незаметно крепится за ухом.

Фреду было не меньше пятидесяти пяти, плечи слишком просторного пиджака в клетку осыпала перхоть, а на носу сидели толстые бифокальные очки. Мой ЛОР-специалист, доктор Тарбетт из больницы Вермонтского университета, рекомендуя Фреда, с улыбкой сказал мне:

— Он немного эксцентричен, но настоящий мастер своего дела. А чудаков мы здесь, в Берлингтоне, привечаем.

Кабинет Фреда располагался на первом этаже пассажа на Мэйн-стрит. Помимо слуховых аппаратов он занимался еще и протезами, поэтому витрина была заполнена искусственными руками и ногами. Фред провел множество измерений и тестов, и эта его тщательность обезоруживала, как и его яркая одежда и методичность, с которой он делал абсолютно все. Но свое дело он и вправду знал, особенно когда дело касалось медицинских звукоусиливающих аппаратов.

Когда мы закончили первую консультацию, Фред легонько тронул меня за рукав:

— Я слышал от доктора Тарбелла, что вызвало у вас потерю слухового потенциала. Я просто хочу, чтобы вы знали: мне вас очень жаль, и жаль, что вы через все это прошли.

Каждый раз, когда кто-то упоминал об «инциденте» — как его часто называли другие, желая смягчить всю жуть случившегося, — на меня нападал странный ступор, в чем-то сродни проблеме с физическим слухом: мое внутреннее ухо не реагировало на звуки, и это бесчувствие притупляло восприятие любых попыток проявить ко мне доброту и сочувствие. Не то чтобы я не ценила участие и доброжелательность, с которыми ко мне относились, начиная с того момента на Тэлбот-стрит, когда ко мне бросились двое крепких дублинских пожарных, а я стояла на коленях, опустив голову и не в силах отвести взгляд от страшной картины, которую, знаю, мне не забыть до конца дней. Пожарные успели схватить меня за несколько секунд до того, как припаркованная поблизости и горевшая машина вспыхнула и взорвалась. Несколько дней спустя в больницу, где я лежала, поговорить со мной пришел детектив из Особого отдела. Он сказал мне, что, если бы эти пожарные не оттащили меня в сторону, я могла сгореть. На что я ответила: «Лучше бы так и случилось».