— Для меня большая честь, — приговаривала она, — быть рядом с такой храброй, такой мужественной девушкой.
Мне хотелось провалиться сквозь землю прямо в преисподнюю.
— Вряд ли я такая уж храбрая, — возразила я, мягко увернувшись от ее успокаивающего прикосновения.
— То, что ты так говоришь, делает тебя еще более удивительной. Чтобы выжить в зоне боевых действий…
— Вряд ли Дублин можно назвать зоной боевых действий. И я совсем не хочу об этом говорить.
Рейчел услышала, как дрогнул мой голос. А может, почувствовала, что я вот-вот взорвусь.
— Прости, прости, — прошептала она, подводя меня к креслу и заботливо усаживая.
Я позволила ей себя усадить. Потом закрыла глаза, пытаясь успокоиться и уговорить себя, что намерения у нее самые добрые. В те времена я раз по пять на дню вспоминала профессора Хэнкока, размышляя о том, что он, возможно, постиг что-то очень важное, основное: когда боль стала невыносимой и он почувствовал, что достиг точки невозврата, у него не осталось иного выбора, как сунуть голову в петлю и погрузиться в небытие.
Нет, я не собиралась визжать и выкрикивать все это в лицо этой приторно-слащавой доброй самаритянке с ее чудесной улыбкой. Но когда она молча присела на корточки и сняла с моих ног сандалии, я не сдержала раздражения:
— Что ты делаешь?
— Закрой глаза, постарайся освободить свой разум и сосредоточься на глубоком гравитационном притяжении своего дыхания.
— Перестань, что за бессмысленная чушь, — хотела было я сказать.
Но женщина принялась массировать мне ступни, и это было какое-то чудо. Впервые за долгие месяцы я испытывала странную умиротворенность, просто какое-то затишье среди бесконечной бури. Я откинулась назад, прикрыв глаза, пытаясь освободить голову от образов и позволяя Рейчел хоть ненадолго унять боль.
— Это было… необычно, — сказала я, когда Рейчел снова надела на меня сандалии и прошептала
— Спасибо тебе, что отправилась в путь, — отозвалась женщина. — Ты должна знать, что путешествие твое продолжается, и рано или поздно исцеление тебя обязательно настигнет.
Она также настояла на том, чтобы «крепко обнять» меня, прежде чем отпустить в приемную комиссию университета.
Собеседование было очень коротким. Сотрудница приемной комиссии, мисс Стрэнг, тихая женщина лет сорока, получила мои документы из Боудина и внимательно ознакомилась с бумагами из Тринити-колледжа, которые я принесла с собой. Видимо, Патрисия с ней тоже переговорила, потому что мисс Стрэнг сообщила мне, что ей все известно и что «это непредставимое потрясение». Далее она сказала, что, судя по уровню учебных заведений и моим оценкам, она не видит никаких проблем с моим переводом к ним на осенний семестр 1974 года.