Я снова начала выть, на этот раз от мучительной боли в ушах. Тогда я познакомилась со второй монахиней, сестрой Агнес, очень молодой. В кино старшая монахиня всегда бывает гадиной, а новенькая, еще не успевшая зачерстветь, не испытавшая всех прелестей целибата и сырых казематов монастыря, милая и добрая. Но в больнице Богоматери в Дублине они поменялись ролями. Сестра Агнес оказалась властной и не была намерена мириться с истериками какой-то молодой американской дуры, имевшей глупость оказаться рядом с идиотской бомбой в момент взрыва. Когда мои завывания стали уже запредельными, она схватила меня за руку и стала выкручивать, приговаривая: «Довольно, Элис, мы здесь этого не потерпим. Прекратите немедленно».

От этого я только зашлась в крике с новой силой. Краем уха я слышала, как сестра Мэри говорит сестре Агнес: «Позволь мне, пожалуйста, я все улажу».

«Я даю вам минуту на то, чтобы ее утихомирить, но потом займусь этим сама».

Но я не останавливалась, и сестра Агнес появилась снова, со шприцем в руке: «Мы не любим вводить наших пациентов в бессознательное состояние, но вы не оставляете мне выбора».

Она воткнула иглу, и все померкло. Когда я пришла в себя, перед глазами все расплывалось. Передо мной стоял молодой врач. Далеко не сразу мне удалось рассмотреть его лицо. Он негромко назвался (его звали доктор Райан, и у него был мягкий южный акцент) и сообщил, что последние тридцать шесть часов я почти полностью провела в бессознательном состоянии. Они якобы пошли на это намеренно, так как, хотя мои ранения не представляли опасности для жизни и достаточно скоро я должна была от них оправиться, психологическая травма требовала «покоя». Препараты, которые мне давали, делали свое дело. Я постоянно была как в густом тумане. Затем в течение нескольких дней они постепенно снижали дозу транквилизаторов (как по мне, то точнее было бы называть их наркотиками), чтобы я смогла ответить на вопросы полицейских, пообщаться с сотрудниками посольства, а также папой и Питером. Папа в те дни проявил себя совершенно замечательно. Оказалось, что он прилетел из-за Атлантики на другой же день после взрыва — практически сразу после того, как с ним связалось посольство, — и к тому же, как я узнала потом, запретил лететь моей маме, отлично понимая, что она, явившись сюда, только все сделает хуже. Папа же связался с Питером в Париже, несмотря на то что они отдалились друг от друга — сейчас я не буду об этом распространяться, — и рассказал ему, что случилось. Питер тоже прилетел первым же рейсом. Когда я наконец пришла в себя после лекарств, у моей постели сидели папа и брат. Это была настоящая фантастика. Бывают моменты, когда семья действительно нужна… даже такая чокнутая, как у меня. На людях папа и Питер держались безукоризненно, ни разу не продемонстрировав свою вражду и неприязнь друг к другу. Папа повторял, что сделает все, что в его силах, чтобы поскорее вытащить меня отсюда, что скоро этот кошмар останется позади. Для меня его слова звучали музыкой, хотя умом я и понимала, что это чушь собачья. Должна сказать, что, хотя отец очень старался — встречался с представителями власти, пытаясь организовать мою отправку обратно в Штаты как можно скорее, — ему не под силу было отвлечь меня от случившегося. Он делал, что мог, и погрузился в это с головой — отдавал бесконечные распоряжения, проявляя свои таланты делового человека, наличие которых я всегда в нем подозревала.